|
Язва — к Коноваленко. ОРЗ — к Коноваленко. Вывих — обратно к Коноваленко. Казалось бы — что уж тут такого особенного?.. Если ты доктор — так и лечи! Однако в замкнутом мирке такой доктор-универсал становится в глазах своих пациентов чуть ли не всемогущим шаманом. И потом — хвори ведь бывают разные. Ноющий желудок — это одно, а вот воспаленный аппендикс — иное. Одно дело — вывих или ушиб мягких тканей, и другое — осколочный перелом со смещением. В первом случае, отлежавшись, встанешь сам, а вот во втором без квалифицированной медицинской помощи прямая дорога либо на тот свет, либо в инвалиды. Истина проста: когда, заболев, не к кому обратиться, когда лекарь только один — и лекарь, надо признать, отличный, — на него молятся. Сам Айболит своих заслуг не преувеличивал и в лучах славы не купался — был он человеком достаточно скромным и славословий не терпел. — Я не гений и не доктор Быков, — частенько отвечал он на поток благодарностей, изливающийся из очередного выздоравливающего пациента. — Вы лучше Палычу спасибо скажите. Это благодаря его стараниям медотсек заполнен самой необходимой техникой. Не будь ее — в половине случаев я был бы бессилен. Ни диагностировать, ни лечить… Как у меня в части: помазал солдатика зеленкой — и свободен. Однако как бы он ни преуменьшал своих заслуг, люди понимали: техника — техникой, но без мастерства эта техника, сколь бы первоклассной она ни была, ничего не стоит. Именно благодаря своему профессионализму Айболит и стал постепенно одним из трех авторитетов, к мнению которых прислушивались и который внушал людям веру в будущее. * * * Однако не все шло настолько гладко, как хотелось бы. Люди разные, и потому, какой бы твердой ни была воля вожака, не всегда получается объединить всех до единого одним общим желанием — выжить любой ценой. Кому-то вся эта суета глубоко безразлична, а кто-то вообще в силу своего характера никогда не шел с толпой, а всегда противопоставлял себя ей. Вот, например, сидит у стены, покачиваясь, словно в трансе, молодая женщина. Пустой взгляд, растрепанные волосы, красные, распухшие от слез глаза. Дома, на поверхности, осталась трехлетняя дочь. Одна. Мужа нет — алкоголик, разошлись полтора года назад. И женщина прекрасно понимает, что стало с дочерью. И — нет сил. Нет ни мыслей, ни чувств, одна только гулкая пустота в душе. Лечь — и умереть. И она не одна такая. Вон, в углу — парнишка сидит, стонет. Рукой плечо окровавленное зажимает. Отлучился в вокзальный буфет за холодным лимонадом, оставил любимую девушку на скамейке в скверике — подожди, дорогая, я на пять минут, не больше… Когда Началось — затянуло его людской рекой в узкую горловину коридора и, протащив по каньонам подсобок, швырнуло в гулкое подземелье Убежища. И нет хода назад. Рванулся — а навстречу стволы… Или вот бабка взад-вперед мечется. Отошла в туалет — и так же людским потоком затянуло. А на улице — внучек любимый с дочкой, так в Убежище и не успели. И бомбы уже упали, и взрывная волна прошла, а бабке все кажется, что там они, за дверью, живые-невредимые. Стоит только открыть, впустить… Плачет бабка, людей в сером умоляет, а те только пистолетами в лицо тычут и от дверей отталкивают… И таких людей, потерявших в мгновение ока весь смысл своего существования, было не один, не два, а чуть не четверть. С ними приходилось работать отдельно, успокаивать, убеждать, уговаривать… Не всех смогли убедить жить дальше, далеко не всех. |
