— Тогда здесь посиди-подожди.

Солодунов не без труда поднялся и протопал в дверь, ведущую в недра квартиры. Черемыкина присела на краешек стула. Стала разглядывать комнату. Фронт работ, так сказать. Пыль ведь, наверное, тоже все-таки вытирать придется…

Солодунов вернулся с пачкой блекло-зеленых долларов. Протянул соседке:

— На, пересчитай…

— Что вы, Иван Тимофеевич, я верю…

— Пересчитай, я порядок люблю, — повысил голос Солодунов. — А деньги они тоже… счет любят!

Черемыкина зашелестела купюрами, а Солодунов вытащил початую бутылку коньяка, две рюмки, разлил… Изобразил на лице тяжелое подобие улыбки.

— Давай, Люся, договор наш обмоем.

Солодунов ни капельки не нравился Черемыкиной, но «Люсей» ее много лет уже никто не называл.

Стукалов плевал в потолок съемной «однушки» в районе Балтийского вокзала, размышляя, как провести вечер. Плевок до потолка никак не долетал. Дельных мыслей по поводу вечера тоже не возникало. Хорошо бы сходить куда-нибудь в бар на Невском, познакомиться с «центровой» девчонкой, потанцевать там, трали-вали, в гости зазвать…

Но денег не было. Причем не только на бар или на модный клуб «Платформа», в котором его дружок Брилев побывал, если не врал, уже трижды (а чего ему врать — отец «зеленью» исправно снабжает!). Стукалов не мог наскрести даже на привокзальное кафе «Уют», где тоже гужевались девчонки — не такие стильные, как «центровые», но все же…

Водки есть еще граммов сто, а дальше — тишина…

Опять телек смотреть до отруба?

Или «сопромуть» почитать?..

Последняя мысль вывела Стукалова из себя.

Он мрачно встал, еще не зная, что будет дальше делать, но в этот момент в дверь постучали.

На пороге стоял взъерошенный Брилев.

— Ты откуда? — удивился и одновременно обрадовался Сергей.

— Экзамен сдавал, — процедил сквозь зубы Брилев и тщательно запер за собой дверь.

— Вечером? — удивился Стукалов. — И как?..

— Экзаменатор свалил, не дослушал ответа…

Брилев, не снимая куртки, прошел в комнату. Глянул в старое заскорузлое зеркало. И вдруг рассказал Стукалову историю, которую слышал краем уха много лет назад и ни разу не вспоминал. А сейчас почему-то вспомнил и выдал за свою. Якобы был у Брилева знакомый (на самом деле, чей-то чужой знакомый), который снял хату, где висело зеркало, пробитое реальными пулями. Будто бы давно, чуть ли не в гражданскую войну, кого-то возле этого зеркала реально угрохали. Чувак не хотел жить с таким зеркалом, но выбросить не решался. И нашел компромисс: закрыл его другим зеркалом.

— Ты чего это?! — насторожился Стукалов, выслушав странную историю. — Ты к чему это, Вадик?!

— Да так… — криво усмехнулся Брилев.

Он смотрел в зеркало. И видел там демонически-красивого молодого человека в небрежно расстегнутой куртке, с чуть растрепанными, словно на ветру, волосами, с огнем в глазах и романтической, как у Бандероса, двухдневной небритостью…

Брилев напоминал себе героя писателя Достоевского. Таких вот студентов описывал великий классик — целеустремленных, неуступчивых, инфернальных, хладнокровных, надменно-решительных… Бескомпромиссных. Людей высшего сорта.

Короче, Брилев себе нравился.

— У тебя вмазать есть? — спросил он.

— «Вмазать»?.. — удивился хозяин. — Не-е… Я уж давно… А с чего это ты вдруг?..

— Да нет, — раздраженно мотнул головой Брилев.