– Ты что, не в настроении? Не ушиблась? – спросил Батанов.

– Я не ушиблась. Мне не больно. Мое настроение вас не касается. Вы же по другому поводу пришли, товарищ капитан? Слушаю вас!

Кузина уставилась на Костю сверлящим взглядом. Она не узнавала себя. Такая милая девушка, с легкой раскосинкой в глазах, с летящей походкой – и вдруг налетела на хорошего и доброго парня в черном камуфляже. Батанов покраснел от негодования.

– Ты чего взъелась? Давай, работай! – Он повернулся на пятках, но задержался и проговорил сквозь зубы: – Возьми в канцелярии дело. Тебе расписано.

И ушел. Алина смотрела на дверь, мысленно пытаясь высказать все, что она не смогла сказать вслух. Батанов не из тех, кому можно наговорить гадостей. Он начальник. Маленький, но начальник. А маленькие – они хуже больших. Навредят так, что всю жизнь будешь изжогой мучиться. Кузина погрозила двери кулаком, помахала руками, разгоняя злость, и побрела в канцелярию. Там ее ожидала еще худшая напасть. Недаром говорят, хочешь нажить врагов – иди к женщинам.

* * *

В канцелярии Алину не любили, ее там вообще с трудом переваривали. Когда она приходила за документами, коллектив канцелярии в полном составе вставал с рабочих мест и уходил в запойное чаепитие. Женщины пили чай с удовольствием, сладострастно причмокивая и шурша фантиками, и искоса, но нагло поглядывали на Алину, давая понять, что она пришла не вовремя. Кузина крутилась как уж на сковороде, роясь в регистрационном журнале и делая вид, что все в порядке. Покопавшись с четверть часа в бумагах, лежащих на барьере, она уходила с пустыми руками.

На сей раз опасения оказались напрасными. Женщины несказанно обрадовались, увидев Алину, и, разом отставив чашки, всем коллективом бросились к барьеру, разделявшему оперативный состав и канцелярский люд на две половины. Хотя бывало пусть и чрезвычайно редко, эти половины сближались. Всего два раза в год. Десятого ноября и Восьмого марта. В день полиции и день женской солидарности против всего человечества. Алина никак не могла понять, против чего решили солидаризироваться женщины всей страны, пока не догадалась, что они объединяются ровно на один день против мужского шовинизма. Все остальные дни года канцелярия и оперативная составляющая отдела пребывали в состоянии холодной войны с редкими мирными передышками.

– А-а, Кузина! А мы тебя ждем! – радостно вскричала самая старшая из сотрудниц канцелярии.

Крикунью звали Марья Петровна. Пегого цвета, неопределенного возраста – то ли ей за семьдесят, то ли за сорок. Раз на раз не приходится. Сегодня Кузиной повезло. Марья Петровна выглядела сорокалетней, симпатичной и с кудряшками.

– Здравствуйте! – улыбнулась Алина, понимая, что совершает ошибку.

Не нужно было улыбаться. Это ни к чему. Лишнее это. Она здесь чужая. Здесь трудно прижиться. Надо ждать, пока все здесь станет своим. И эта ужасная Марья Петровна, и не менее ужасный Батанов, и все-все-все.