Многими владело чувство неловкости, и, к тому времени, как спустилась тьма, некоторые женщины стали тихонько спрашивать своих мужей, не думают ли они позвонить в фермерский дом, дабы убедиться, что с Тайлером все в порядке.

— Куда он уедет? — спрашивала то одна, то другая у своего мужа. — Скажи ему, мы не хотим, чтобы он уезжал.

И когда Фред Чейз, и Скоги Гоуэн, и Чарли — все ему позвонили, их удивило, что Тайлер сам подошел к телефону. Он сказал им, что едет в Брокмортон договориться, чтобы кто-то из слушателей семинарии временно заменил священника, пока не будут достигнуты более постоянные договоренности. Он, казалось, был удивлен, когда ему сказали, что никто не хочет его отъезда.

Поэтому горожане готовились ко Дню благодарения без большого энтузиазма. В некоторых домах даже не чистили серебро, как это обычно делалось. Поговаривали, что Уолтера Уилкокса опять видели ночующим в церкви. Люди ждали с горестным чувством в душе, и, сталкиваясь одна с другой в магазине, женщины в эту неделю не говорили о Тайлере. Разговоры были о скандале с очередной телевикториной и о том, что теперь, кажется, ничему и никому в этом мире нельзя доверять. Не говорили они и о Конни Хэтч, которую, как сообщалось в газете, все еще содержали в окружной тюрьме, поскольку следователи и окружной прокурор до сих пор не решили вопроса об эксгумации тел.

В воскресенье в Вест-Эннет прибыл пастор-студент, толстолицый мужчина с густыми черными бровями и довольно сильным заиканием. «Д-д-да п-п-пребудет м-м-ми-лость Г-господня со всеми н-нами». Это был день воскресного причастия, но Дорис не стала петь соло. «Г-господь рек: с-сие есть к-кровь м-моя, исп-пейте от н-нее…»

Мэри Ингерсолл ходила по классу так медленно, будто к ее жизни вдруг добавился лишний десяток лет. Жгучий стыд мешал ей поговорить с Рондой или с мистером Уотербери о том, что произошло, а сами они не проявляли никакой инициативы. Мистер Уотербери только сказал ей: «Продолжайте работать, как всегда, Мэри. Мы еще не знаем, вернется ли девочка в класс».

А Мэри хотелось, чтобы он сказал ей: «Вы делали все, что могли, и даже более того», но он этого не сказал, да и сама она вовсе не была уверена, что заслуживает таких слов. В ту самую минуту, как она увидела, что Тайлер Кэски плачет, она поняла — без всяких слов, которые могли бы сформироваться у нее в сознании, — что ее злые мысли о его характере были просто неправдой. Ведь это был человек в глубоком горе, и ей стало стыдно за то удовольствие, которое она испытывала, всячески понося Тайлера в разговорах с подругами и мужем.

А затем, в понедельник, после Дня благодарения, телефоны в городе снова зазвонили из дома в дом.

Глава одиннадцатая

Тайлер гостил у Джорджа Этвуда. После отъезда его матери, в тот странный-странный день, он закутал девочек в стеганое одеяло, положил им под голову подушку, и они спали всю дорогу, пока он вел машину по скоростному шоссе сквозь тьму, сквозь снег, освещая бледным светом фар ночь, пространство полей, мимо которых он проезжал, а затем — высокие вечнозеленые деревья, темнее темного неба. Но вот они расступились, открыв узкие улочки городка, и он ехал извилистой дорогой вверх по склону холма, пока не остановился у дома Этвудов. Перед тем как отправиться в Брокмортон, Тайлер позвонил им, так что его уже ждали. В гостиной горел свет. Джордж открыл дверь почти сразу же.

— Входи, Тайлер, — сказал он. — Входи.

Хильда Этвуд уложила спящих девочек наверху, в спальне, и оставила мужчин одних — поговорить в кабинете Джорджа. Тайлер, оглядывая все вокруг, вспомнил, как сидел в этом кабинете еще студентом и думал о том, до чего же, должно быть, стерильно чистую жизнь ведет здесь эта пара. А теперь эта комната казалась ему теплой и безопасной, как на картинах Рокуэлла Кента.