|
Возился долго, колыхал волной плотный покров приторно пахнущей ряски, которая медленно наползала с разных сторон, делая черную полынью и стежку все уже и уже. «Ну? Что там, Иван?» — теряя терпение, закричали ему мужики. «Продевай в уши! В дырки там продевай и завязывай!» — закричали опять, не дождавшись от него ответа, но уже не сомневаясь в том, что действительно нашел. «Продевай, продевай!.. — передразнил Прокопчин последнего советчика и выругался. — Тут ухватиться не за что. Он набок повалился. И верхом вниз ушел». — «Так что ж теперь?» — «Что-что, нырять надо». «Ну и ныряй! Чего ждешь? Ты его топил, ты и вызволяй.» «Ха, если б я его тут не утопил, то где бы вы его сейчас искали? Я его топил…» — огрызнулся Иван Прокопчин, разгоняя в стороны ряску. Он действительно собирался нырять. «Нет, братцы, это уже мое дело настало», — сказал Кузьма Колядёнков; он крикнул Ивану, чтобы подождал, что, мол, вдвоем сподручнее будет, и стал стаскивать сапоги и разматывать сырые, едко-пахнущие портянки.
Иван тем временем чесал сниму черной, выгвазданной в иле рукой, смотрел куда-то в дальний конец болота и терпеливо ждал, когда Кузьма размотает свои портянки. Он держал снятую с кола мокрую веревку и ждал. Спина его и ягодицы начали мелко дрожать от холода. И веревка в его руках тоже дрожала. Когда к нему подошел Кузьма, волоча за собой третью и, видимо, ненужную пока веревку, сказал: «Он лежит. Ушко внизу. Может, и вовсе отбито. Так веревку не проденешь, руки не достают! Нырять только…» Кузьма ничего не ответил. Он молча подбрел к Ивану Прокопчину, ногами нащупал скользкое тело колокола, сунул веревку, ту, с которой пришел, в зубы и, так же молча взглянув на своего напарника, дрожавшего уже все» телом, так что круги расходились, набрал воздуха и медленно погрузился в черную болотную жижку. Погодя показалась его лысоватая голова, потом спина, а потом и весь Кузьма. Он шумно выпустил воздух, чихнул, разбрызгивая воду и ряску, и взял из рук Ивана Прокопчина другую веревку. Ряска висела на его бровях, зелеными конопельками залепила плешь. Все так же молча. Кузьма отдышался и полез завязывать за колокол вторую веревку. Третью цеплять было незачем. Кузьма дернул за нее, сказал мужикам, чтобы вытаскивали на берег, и она тут же с шорохом поползла прочь. Пока Кузьма с Иваном вылезали на сухое и выжимали одежду, мужики навязали на веревках узлов, подергали, потуже затягивая их, уперлись подошвами сапог и истоптанных ботинок в рыхлую, рябую от коровьих копыт землю и потянули. Крякнули, засопели. Налегли раз, другой. На третий подалось, и в том месте, куда уходили натянутые, как провода, веревки, болото рыгнуло и заклокотало белым выбросом метана. «Наддай! Наддай, мужики!» — подбадривали они друг друга. Вскоре вслед за покатым гребнем бегущей к берегу волны показался черный край колокола. Мужики торопливее перехваты вали узлы веревок и не отрываясь смотрели туда, где, расталкивая вширь черную тропу, оставленную Кузьмой Колядёнковым и Иваном Прокопчиным, полз черный колокол. Возле самого берега пошло труднее. Они перекинули веревки через плечо, и снова те натянулись, как тросы, так, что вода и ряска мелким дождем посыпалась на мышцы напряженных солдатских рук и спин. И в это самое время Лебедь, видимо, натолкнулся то ли на камень, то ли на топляк, послышался тяжелый и будто задавленный немой болотной тяжестью вздох, протяжный, едва уловимый гул. «Слыхали? — зашептал и, запереглядывались, мужики. — Без языка, а стонет. Вот поди ж ты». В полдень второго дня в середине Пречистого Поля на холме Всех Мучеников ударил колокол. Ударил троекратно, и гул его встал над селом и долго не опадал в безветрии, оплавляя тишину окрестностей.
Глава девятая. |
