В отверстие пробивался дневной свет: начиналось яркое, морозное, солнечное утро. Но глазам оборотней слишком больно любоваться янтарно-розовыми лучами, озаряющими сверкающий снег, их удел — сумрак, и Олянка с тоской, до рези в глазницах щурилась на световое пятно сверху. Не видать ей больше красного солнышка, не полюбоваться закатом у реки. Только ночью и послушает теперь она шёпот ив.

— К стае примкнуть тебе надобно, — сказала Куница. — Некоторые и в одиночку живут, но новичкам это не под силу. Им лучше с сородичами держаться. Я сама с Кукушкиных болот, там бабушка Свумара вожаком. Пообтешешься там, уму-разуму научишься, да и душа на место встанет. Бабушка для всякого мудрое слово найти умеет. Давай-ка вздремнём перед дорогой, а после заката туда и двинемся.

— А далеко они, болота-то Кукушкины? — чувствуя при слове «вздремнём» потребность в широком зевке, спросила Олянка.

— Ежели в полную силу бежать, три дня пути. А коли с отдыхом, то дольше выйдет. — И Куница, будто бы поймав мысль Олянки о зевке, растянула клыкастый рот: — О-о-хо-хо-о-о... Ну всё, отдыхать давай. Зимой советую спать в зверином облике: так теплее. Шуба греет.

С этими словами Куница перекувырнулась через голову и приземлилась уже на четыре широкие лапы. Даже в её волчьей морде проступало весьма забавное сходство с её человеческим обликом: тот же скошенный низкий лоб, круглые глаза, плоский нос и длинная верхняя губа. А может, став сама оборотнем, Олянка просто научилась видеть волчьи «лица», казавшиеся людскому глазу одинаковыми. Морды Марушиных псов различались точно так же, как расходятся чертами лица людей. Наверно, людской страх перед детьми Маруши мешал видеть эти тонкости...

«Давай, и ты перекинься, — услышала Олянка голос в своей голове. — Только одёжу сперва сними».

Видя её изумление, Куница фыркнула. Посредством всё той же мыслеречи она объяснила, что Марушины псы в зверином облике переговариваются вот так: не приспособлены волчьи глотки издавать звуки человеческого языка.

Поёживаясь, Олянка разделась. Растопыренные пальцы в нерешительности царапали когтями землю... Один переворот через голову — и они станут лапами. Сердце леденело, боясь увидеть своего зверя. Олянку терзал странный страх: а если она не сможет стать снова человеком? Разум понимал, что всегда можно перекувырнуться обратно: ведь Куница много раз это делала, да и другие оборотни, наверно, тоже, но страх этот не поддавался доводам рассудка. Он просто дрожал шерстяным комком под рёбрами.

Куница между тем свернулась пушистым клубком и опять зевнула во всю пасть. Её челюсти с клацаньем сомкнулись.

«Ну, ты как хочешь, а я — спать».

Собравшись с духом, Олянка всё же сделала наконец переворот вперёд через голову. Она долго не открывала боязливо зажмуренные глаза, но не будешь же вечно держать их закрытыми! Так и есть, лапы... Шерсть — иссиня-чёрная, как её волосы, огромный мохнатый хвост. Стоять на четырёх конечностях было на удивление удобно — совсем не так, как человеку на четвереньках. Олянка двинула тазом из стороны в сторону, переступая задними лапами. Хвост тоже двигался, двигались и уши. Слышали они неизмеримо больше, чем раньше: где-то упал с еловой лапы снег, где-то птица вспорхнула... А у спящей Куницы побуркивало в животе: её нутро переваривало мясо.

Прислушиваясь к ощущениям, Олянка улеглась. Тело само знало, как надо расположиться, и у неё получился такой же пушистый, укрытый хвостом клубок, как и у Куницы. Сейчас от сна она не хотела ничего — ни встреч, ни чувств, ни видений. Просто закрыть глаза, а через мгновение открыть их уже после заката, когда настанет удобный для путешествия сумрак. Ни одну живую душу она не желала пускать в черноту своего черепа. Пусть там будет просто тихо, пусто и темно.

Вышло так, как Олянка и хотела.