— И то верно: рассвет скоро, — зевнула над ухом Куница, спугнув первую дрёму. — Подвинься чуток, я тоже прикорну.

Дрёма полетала, полетала испуганной пташкой, да и опустилась обратно — тяжестью на веки Олянки. К ним опять подполз тот малыш, которого Куница только что прогнала — пушистый, тёплый, большеухий, в зимней волчьей шубе. В сердце Олянки ёкнула звериная нежность, волчья тоска по потерянному, не рождённому, она обняла щенка-оборотня, положив на него голову, как на подушку. Не Сваша — чей-то маленький мальчик.

— Спи, мой хороший, спи, мой ушастенький, — еле двигая сонными губами, шептала Олянка, вороша мягкий мех.

Малыш уже спал, уснула и она.

Тяжёл был этот сон, долго не выпускал Олянку из цепких объятий. Населяли его огромные оборотни — мохнатые глыбы с горящими во тьме глазами. Бродили они вокруг неё хороводами, смотрели, нюхали; где-то среди них были Свиреда со Свашей. Спало тело Олянки, а душа таилась внутри и всё видела... И оборотни её душу видели. Все они, незнакомые, разные, обладали чем-то общим, что роднило их меж собой. Олянка не знала, как назвать это — то ли лесной дух с очами-звёздочками, то ли тьма ночная, живая и разумная. Но самым живым во сне был огонь в очаге, вокруг которого бродила Бабушка — полуволк-полумедведь с убором из перьев на голове, самый большой из духов-образов, размером с гору. Ведомы огню были заботы и думы всех, кто на него когда-либо бросал взгляд и протягивал к нему руки для обогрева. Вся жизнь Олянки отпечаталась в его памяти, но он же и сжигал всё, что было ДО... В нём выплавлялась новая Олянка, человеко-волк, ночное создание, которого боятся люди.

Снаружи бушевал снежный буран, когда она наконец проснулась. Полог шатра колыхался от порывов ветра, и колючая, как мелкий снег, тревога холодила душу. В очаге тлели малиновым светом угли, Бабушка задремала с деревянной ложкой в руках подле котла с варевом. Олянка огляделась: всюду вдоль стен шатра спали Марушины псы в зверином обличье. Так теплее, да. Шуба греет... Сколько же их? Два десятка? Больше? Всюду — мохнатые морды и спины, огромные хвосты-одеяла. Где же среди них Свиреда? Олянка невольно потянулась к этой красавице с тёплыми глазами, но как узнать её, когда все спят? Она всматривалась в морды. Только хмарь рассеивала мрак внутри шатра... А вот и лапочка Сваша — опять волчонок; её Олянка теперь узнала бы из тысяч. Значит, волчица, под чьим боком малышка свернулась пушистым клубком, скорее всего, и есть Свиреда. Олянка вгляделась в её морду: пожалуй, похожа...

Спать стае оставалось недолго. Осторожно высунув нос за полог шатра, Олянка чуть не захлебнулась от снежной бури. Ух, и разыгралась непогода! Струя холодного воздуха, проникнув внутрь, разбудила Куницу.

— Чего тепло выпускаешь? — проворчала та.

— Буран там... — Поёживаясь, Олянка вернулась на место.

— Ну, значит, дома сегодня сидеть придётся, — зевнула Куница. — Никто на охоту не пойдёт.

Понемногу стая просыпалась. Бабушка открыла глаза и пошевелила бровями, будто смахивая остатки дрёмы, помешала и попробовала остывающее варево.

— Настояться ему ещё надо. А теперь самое главное добавить пора... Иди сюда, — поманила она пальцем Олянку.

Та почтительно приблизилась. Бабушка велела ей вытянуть руку над котлом и сделала ножом надрез. Олянка вздрогнула от боли, по телу будто когтями невидимыми полоснуло.