— Кто там живет?
— Парень, нашедший ее. Тот самый, который случайно проезжал мимо примерно через час после того, как ее сбили.
— Он ожидал, что она зайдет к нему? Они договаривались о встрече?
— Этого мы не знаем, но пока нам вообще мало что известно. Лич говорит, этот подлец словно луковицу проглотил, когда услышал, что в машине у женщины имелся его адрес. Он сказал только, что это невозможно, и вызвал своего адвоката.
На это он, разумеется, имел полное право. Хотя такая реакция человека на сообщение о том, что жертва преступления знала его адрес, не может не вызвать подозрения.
Однако ни этот наезд с последующим бегством с места происшествия, ни странные обстоятельства, при которых его обнаружили, не объясняли Линли того, зачем старший инспектор Лич позвонил Уэбберли в час ночи. А также оставалось неясным, зачем Уэбберли рассказывал об этом звонке ему, Линли.
Поэтому Линли спросил:
— Сэр, у старшего инспектора Лича возникли проблемы с этим делом? Или что-то случилось в отделе убийств в Хэмпстеде?
— Почему он позвонил мне, ты хочешь спросить? И что еще более важно, зачем я тебе все это рассказываю? — Уэбберли не стал дожидаться ответа. Он сел за стол и сказал: — Дело в жертве, Томми. Это Юджиния Дэвис. И я хочу, чтобы ты взялся за это дело. Я хочу, чтобы ты перевернул землю, небо и ад, если понадобится, но докопался до того, что стоит за ее убийством. Лич понял, что я захочу этого, как только увидел, кто она такая.
Линли нахмурился:
— Юджиния Дэвис? И кто же она такая?
— Сколько тебе лет, Томми?
— Тридцать семь, сэр.
Уэбберли шумно выдохнул:
— Тогда, я полагаю, ты слишком молод, чтобы помнить эту историю.
Гидеон
23 августа
Мне не понравилось то, как вы задали этот вопрос, доктор Роуз. Я обижен и вашим тоном, и скрытым смыслом вопроса. Не пытайтесь убедить меня, будто никакого скрытого смысла в нем не было, — я не настолько глуп. И не надо этих намеков на то, что «на самом деле» стоит за толкованием пациентом слов его психиатра. Я знаю, что я слышал, я знаю, что произошло, и я могу суммировать и то и другое в одном предложении: вы прочитали написанное, увидели в рассказе упущение и набросились на него, как адвокат по уголовным делам с умом настолько ограниченным, что от него вовсе никакого толку.
Позвольте повторить сказанное мною во время последнего нашего сеанса: я не упоминал о моей матери до последнего предложения потому, что пытался выполнить данное вами задание, которое состояло в записывании того, что я помню, и поэтому писал то, что приходило мне на ум. Она мне на ум не приходила — до тех самых пор, пока моим учителем и компаньоном не стал Рафаэль Робсон.
«Однако итало-греко-португало-испанская девушка пришла вам на ум?» — спрашиваете вы своим невыносимо спокойным, тихим, ровным голосом.
Да, пришла. И что вы хотите этим сказать? Что я обладаю ранее необнаруженной склонностью к португало-испано-итало-греческим девицам, которая обусловлена моим неоплаченным долгом перед безымянной девушкой, которая, сама того не зная, вывела меня на тропу успеха? Так, доктор Роуз?
А, понимаю. Вы не отвечаете. Вы находитесь на безопасном расстоянии, сидя в кресле своего отца, и смотрите на меня своим задушевным взглядом, так что я вынужден трактовать это расстояние как пролив Босфор, готовый принять меня в свою синеву. Ваш взгляд предлагает мне нырнуть в воды правдивости. Как будто я говорю неправду.
Она там была. Конечно, она там была, моя мать. И если я упоминал итальянскую девушку вместо матери, то только потому, что итальянка — господи боже, ну почему я не помню ее имя? — присутствовала в легенде Гидеона, а моя мать — нет. Мне показалось, вы просили меня писать то, что я помню, начиная с самого раннего моего воспоминания. |