«Лестница, — хватаетесь вы за слово. — Значит, там была лестница».

Да, лестница, которая, как мы оба знаем, знаменует собой восхождение, подъем, вылезание, выползание из ямы… Ну и что?

Вы видите по моим каракулям, что я возбужден. Вы говорите: «Не прячьтесь от своего страха. Он не убьет вас, Гидеон. Чувства не убивают. И вы не одиноки».

«Я никогда так не думал, — говорю я вам. — Не надо говорить за меня, доктор Роуз».

2 сентября

Приходила Либби. Она знает, что со мной не все в порядке, потому что не слышала скрипки несколько недель, тогда как раньше скрипка звучала в доме часами ежедневно. В принципе, именно из-за этого я не стал сдавать квартиру на первом этаже, когда она освободилась. Я имел в виду возможность аренды, когда покупал дом на Чалкот-стрит, но мне не захотелось отвлекаться на передвижения арендатора: вот он пришел, вот ушел, пусть и через отдельный вход, — а еще я не желал ограничивать часы своих занятий соображениями о приличиях. Обо всем этом я рассказал Либби в первый же день, когда она уже уходила. На крыльце она застегнула кожанку, надела на голову шлем и нечаянно заметила пустующие помещения за решетками из кованого железа. Она сказала: «Bay. Это сдается или как?»

И я объяснил ей, почему в квартире никто не живет. «Когда я только въехал сюда после покупки дома, на первом этаже жила молодая пара, — сказал я. — Но поскольку они так и не смогли полюбить музыку настолько, чтобы наслаждаться ею в любое время суток, то вскоре сменили место жительства».

Она наклонила голову и сказала: «Эй, тебе сколько лет, а? И ты что, всегда говоришь так, будто тебе в задницу бутылку засунули? Когда ты показывал мне воздушного змея, то все было нормально. А сейчас что с тобой случилось? Это как-то имеет отношение к тому, что ты англичанин? Вышел из дому, и раз — вот ты уже и не ты совсем, а Генри Джеймс?»

«Он не был англичанином», — сообщил я.

«Хм. Жаль. — Она начала затягивать ремешок шлема, но у нее не получалось, как будто она была чем-то расстроена. — Школу я закончила только благодаря шпаргалкам, приятель, так что не отличила бы Генри Джеймса от Сида Вишеса.[5] Вообще не знаю, чего я про него вспомнила. Как и про Сида Вишеса, если на то пошло».

«А кто такой Сид Вишес?» — спросил я с серьезным видом.

Она уставилась на меня. «Брось. Ты шутишь».

«Шучу», — признался я.

И тогда она засмеялась. Даже не засмеялась, а захохотала. Схватила меня за руку и сказала: «Ты! Ну ты даешь!» — и был этот жест до такой степени фамильярным, что я был одновременно и потрясен, и очарован. Поэтому я предложил показать ей пустующую квартиру.

«Почему?» — спрашиваете вы.

Потому что она попросила меня об этом, и потому что я хотел показать ей, и еще потому что, наверное, мне захотелось некоторое время побыть в ее обществе. В ней не было ни капли английского.

Вы говорите: «Я имела в виду не причины, по которым вы показали ей квартиру, а причины, по которым вы рассказываете мне о Либби».

Потому что она только что приходила сюда.

«Значит, для вас она имеет значение?»

Не знаю.

3 сентября

«На самом деле я Либерти, — говорит она мне. — Господи, хуже имени просто не бывает, правда? Мои родители были хиппи до того, как стали яппи, то есть задолго до того, как папа срубил миллион баксов в Силиконовой долине.