— Кажется, та, что слева, хочет с тобой познакомиться, — указал он на группку молодежи. — Все время смотрела на тебя в бане.

— Наверное, она смотрела на Баарафа, — возразил Семай.

— Думаешь? — протянул андат. — М-м, пожалуй, он не так уж плохо выглядит. Многие женщины не могут устоять перед романтичными библиотекарями. Без сомнения, ты прав.

— Перестань. Хватит с меня этих игр.

На круглом лице андата мелькнуло нечто вроде искреннего сочувствия, хотя борьба внутри ума Семая не утихла.

Широкая ладонь легла на его плечо.

— Хватит. Ты поступил так, как велит тебе долг. Сколько себя ни бичуй, легче не станет ни тебе, ни ей. Пойдем познакомимся с той девушкой. Поговорим. Или даже найдем продавца сладких лепешек. А то опять проторчим дома до утра!

Семай посмотрел туда, куда указывал андат. Действительно, крайняя слева девушка — длинные темные волосы, ладно скроенные нефритово-зеленые одежды — поймала его взгляд и, покраснев, отвернулась. Вроде бы они еще где-то виделись. Красавица. А он даже не знает ее имени.

— Давай в следующий раз, — сказал Семай.

— «Следующих разов» не так много, — тихо и ласково пожурил его андат. — Я живу поколения, а вы, человечки, появляетесь и исчезаете с временами года. Хватит себя грызть. Вон уже сколько месяцев прошло…

— Еще один день. Погрызу себя еще день, — ответил Семай. — Пошли.

Андат вздохнул. Семай повернул на восток, в тускло освещенные ходы. Очень захотелось оглянуться и проверить, смотрит ли девушка ему вслед, и если да, то с каким лицом. Семай заставил себя смотреть только под ноги, и желание вскоре прошло.

Заняв место отца, Мати лишился имени. Имя забрали во время торжественной церемонии, когда хай отрекся от собственного имени и поклялся перед богами и тенью Императора, что оправдает возложенное на него доверие. Ота прошел ритуал, скрипя зубами от злости на трату времени и на то, что по традиции он должен все время лежать. Итани Нойгу, Ота Мати и хай Мати… Последний в списке занимал в сердце Оты самое малое место. Но он был готов делать вид, что у него нет другого «я», а утхайем, жрецы и горожане — что ему верят. Все это напоминало какую-то невероятно долгую и тоскливую игру. Поэтому, когда представлялся редкий случай свершить нечто по-настоящему важное, хай получал от этого больше удовольствия, чем дело того заслуживало. Гальтский посланник озадаченно потряс головой.

— Высочайший, я прибыл сюда, как только наши послы сообщили, что их изгоняют. Путь был долог, северные дороги зимой опасны. Я надеялся обсудить все, что вас волнует, и…

Ота изобразил приказ молчать и откинулся на спинку черного лакированного кресла, которое за эти месяцы не стало удобнее.

— Я очень рад, что военачальники и бароны Гальта так обеспокоены… чем? Моими волнениями? — Хай перешел с хайятского языка на гальтский, отчего посланник еще больше замялся. — И благодарю за столь поспешный приезд. Ведь я дал ясно понять, что тебе не особенно рады.

— Прошу прощения, высочайший, если я вас чем-то обидел.

— Нисколько, — улыбнулся Ота. — Раз ты приехал, можешь оказать мне услугу и объяснить Высокому Совету еще раз, как шатко ваше положение в Мати.