Корицкий замолчал.

Они лежали на теплой земле и смотрели в небо, по которому текли белые легкие тучки. И это беззаботное созерцание вернуло обоих в пору детства, когда в каждом изгибе облаков люди умеют угадывать то очертания дракона, спрятавшегося за камнями, то тигра, приготовившегося к прыжку. Вот и сейчас одно из облаков, тяжелое и мохнатое сверху, стало выгибаться книзу, принимая вид сказочного чудовища.

— На кого оно похоже? — спросил Корицкий.

Андрей понял, что они думали в тот момент об одном и том же.

— На медведя, — ответил он весело. — Или скорее на льва…

— Не угадал, — Корицкий ответил с мальчишеской веселостью. — Это львиный леопард.

— Такого чуда не знаю, — признался Андрей. — Вы шутите.

— Нисколько. Потому как вы не бывали во Владимирской губернии. А там с давних пор на гербе рисовался чудо-зверь, стоящий на задних лапах. «Львиный леопард», — объяснял нам учитель. И я воспринимал это как должное. У нас — володимирских — все свое, все исконное. Когда подрос и учился в Москве — уже усомнился. Стал выяснять. Прочел описание старых русских гербов у Винклера и узнал, что на владимирском червленом щите именно львиный леопард. Так в старинной геральдике называли льва, который стоит на задних лапах и повернул морду на зрителей. Если лев изображен в полный профиль, то он остается львом. Так вот львиный леопард во всей красоте изображался на уездных гербах губернии. А названия у нас какие! Вязники, Киржач, Меленки, Суздаль, Муром, Юрьев, Судогда… Вы вслушайтесь: Ме-лен-ки… Что-то исконно русское, такое, чего и объяснить не могу. Или Юрьев. Сейчас его некоторые зовут Польским. А ведь это неверно. Краков — это город польский. А наш Юрьев — ПольскОй!

— Я не догадывался, Алексей Павлович, — сказал Андрей, что вы такой…

Он запнулся, не зная, как воспримет его слова и Корицкий.

— Отчизник, хотите сказать? Ревнитель России? Тогда говорите без стеснения. Хоть и затаскали у нас болтуны слово «патриот», не обращайте внимания. У меня это чувство не позолота на коже, а качество внутреннее. Скажу больше, именно это и о позволяло мне служить России, когда порой невмоготу было видеть зверства дяди Джо, а я все же служил. Не ему, а своей России. Верил, она отряхнет с себя перхоть и воссияет…

— Кто такой дядя Джо? — не сразу понял Андрей.

— Вождь и учитель, дорогой товарищ Сталин. Так его называли там, где я жил тогда, где его дела и качества были куда виднее, чем здесь, на родине. А я все же служил…

Андрей посмотрел на Линча.

— Вы давно виделись?

— С Алексом? Нет, в прошлом году. В Испании на футболе.

— Все ясно, приказывайте!

30

Поздним вечером того же дня Андрей и Линч оставили дом на Оушн-роуд, выехали по Приморскому шоссе за город и помчались в сторону гор.

Сидя рядом с Андреем, Линч все время курил и давал ему последние наставления.

— Я знаю тебя, Стоун. О твоем упрямстве Алекс предупреждал особо. Так вот, учти, о возвращении домой пока и не думай.

— Я не думаю.

— Думаешь. А должен понять — в Россию тебе вход закрыт. Что бы после того как ты испаришься, ни писали газеты — убит, погиб, пропал без вести, — для тех, кто идет по следу, — это не довод. Они поставят на уши всю свою службу. В точках, откуда можно уйти в Россию, красный свет зажгут у каждой щели…

— Догадываюсь.