Палач увидел, что на широкий балкон ратуши вышел государь Таракот в окружении свиты. Он всегда присутствовал на казнях знатных людей, не отказывая себе в таком удовольствии. Государь был слабым во всех отношениях правителем. Тщедушный, с болезненным блеском в глазах и желтой, как старый пергамент кожей — он не мог унять дрожь в руках даже на людях. За пределами Исходных земель, называя имя Таракот, не забывали добавлять «трусливый». Государю всюду мерещились заговоры. Он не доверял никому, но это не мешало ему верить интриганам и клеветникам, которые пользовались его страхом в своих интересах. Лишь государыня Трейда могла успокоить сына и приструнить лжецов, но полгода назад она скончалась. Связь между этим печальным событием и участившимися казнями была очевидна для тех, кто не разучился разумно мыслить… для таких, как Легис.

Возле лестницы Ростер Агор остановился и один из законников подтолкнул его в спину. Процессия поднялась на эшафот. Глашатай выдержал небольшую паузу и начал зачитывать постановление суда. Толпа притихла. Четкий голос глашатая разлетался по площади, эхом отражался от стен домов и, без сомнения, достигал ушей государя:

— … на основании закона судебного уложения Исходных земель, одобренного государем…

Люди знали каждое слово. Менялись лишь имена и статус обвиняемых, но не общий текст в свитке глашатая.

Легис увидел, что Ростера бьет мелкая дрожь. Палач знал, скольких усилий стоит советнику держаться и мандраж лишь мизерное проявление слабости. На месте министра многие бы уже упали на колени и обливались слезами, или стояли с отрешенным видом, так как их разум смилостивился и вырвался из реальности. Ростер, без сомнения, человек сильный духом.

— …приговаривается к смерти через лишение головы! — закончил глашатай и начал сворачивать свиток. — Прошу палача привести приговор в исполнение.

Над площадью царила тишина. Законники подвели Ростера к плахе, поставили на колени и отошли.

«Держись! — молил Легис. — Осталось немного…»

Министр расправил плечи и посмотрел на небо. В глазах отразились плывущие облака. На несколько мгновений уголки губ Ростера приподнялись, и палач подумал, что сейчас министр видит ни небо, а образы из прошлого, что-то далекое и приятное. Легис часто наблюдал подобное, словно сознание перед смертью давало мимолетное отдохновение, погружая в глубины памяти, в те времена, когда все было хорошо. Министр зажмурился, глубоко вздохнул и положил голову на плаху, при этом он не дрожал и выглядел спокойным, видимо вложив в последние мгновения жизни остаток силы воли.

Все ожидали, что палач медленно подойдет к жертве, поиграет мечом, вызывая в их душах трепет, но произошло то, чего не ожидал и сам Легис: он подскочил к министру, резко взмахнул мечом, — отблеск солнца молнией метнулся вдоль лезвия — и с силой, на которую только был способен, отрубил Ростеру голову. Так быстро. Так мгновенно. Никто не догадывался, каким презрением искажено скрытое за маской лицо палача — презрением к самому себе, к своему ремеслу. Никто не подозревал, какая буря бушует в его душе.

Толпа издала единый шумный вдох. В этом звуке смешались разочарование и восхищение. Люди явно не такого зрелища ожидали, но теперь у них будет тема для пересудов. И главное: как отнесется государь к выходке палача?

Глава 2

Фарамор привык к недружелюбным взглядам. Еще несколько лет назад это его тяготило, вызывало недоумение, но теперь он начал принимать холодное отношение людей к нему и его тринадцатилетней сестре Невее более спокойно. Смерился. А что еще оставалось? Не всю же жизнь тяготиться незримым клеймом «Сын палача»? Был момент, когда Фарамор чувствовал внутренний протест и смотрел на людей с вызовом, будто говоря: мне плевать, что вы обо мне думаете! Но протест длился недолго — к чему скрежетать зубами, если люди этого даже не замечают? А когда ему исполнилось семнадцать, он и вовсе начал надеяться, что рано или поздно отношение людей к нему и Невее изменится.