— Нет, мне хотелось бы добавить совсем немного: свидание было перенесено на следующий день. Вот и все, что я собирался вам сказать, и потому, с надеждой на будущее, позвольте мне, как если бы я был королем, на этом завершить мой визит, не имевший никакой иной цели; засим я молю Господа, чтобы он не оставил вас своим святым и достойным попечением!

И тут принц де Конде удалился с тем дерзким видом, который два века спустя создаст репутацию таким людям, как Лозен и Ришелье.

Выйдя на лестничную площадку, он остановился и, оглянувшись, проговорил:

— Отлично! Вот я и поссорился с королевой-матерью, вот я и поссорился с королем, вот я и поссорился с мадемуазель де Сент-Андре — и все с одного раза! Клянусь, прелестное утро, особенно для младшего отпрыска династии королей Наварры… Ба! — философски добавил он, — младшим детям сходит то, что не сходит старшим.

И он медленно спустился по лестнице, не спеша проследовал через двор и отдал честь часовому, который взял при виде его на караул.

XXI

СЫН ПРИГОВОРЕННОГО

Мы уже рассказывали о том, что принц назначил встречу Роберту Стюарту в половине восьмого вечера на площади перед церковью Сен-Жермен-л’Оксеруа.

Чтобы оказаться там, ему достаточно было пройти через мост Нотр-Дам и Мельничный мост; но некий магнит притягивал его к Лувру. И он переехал реку на пароме и вышел у Деревянной башни.

Ему надо было пойти направо, он пошел налево.

Он двигался навстречу опасности, как неосторожная ночная бабочка летит на свет.

Дорога эта была ему хорошо знакома: в продолжение четырех или пяти месяцев он, преисполненный надежд, проделывал этот путь каждый вечер.

Но теперь, когда он уже ни на что не надеялся, зачем же идти сюда снова?

Он проследовал той же дорогой, затем, оказавшись под окнами мадемуазель де Сент-Андре, остановился, как имел обыкновение останавливаться.

Как хорошо он изучил эти окна!

Три окна приходились на спальню и будуар Шарлотты; четыре принадлежали апартаментам маршала.

Но за четырьмя маршальскими окнами находилось еще одно окошко — никогда прежде он не обращал на него внимания.

В окне этом всегда было темно — либо потому, что в комнате никогда не зажигали света, либо потому, что оно было затянуто плотными шторами, не пропускавшими свет наружу.

И на этот раз, как и ранее, он бы не обратил внимания на это окно, если бы ему не показалось, что скрипят петли наружной решетки. Затем через наполовину отворенные ставни будто бы просунулась чья-то рука, и из нее, подобно ночной бабочке, вылетела крохотная записка. Подхваченная вечерним ветерком, она казалось, делает все от нее зависящее, чтобы прибыть по назначению.

Рука исчезла, ставни затворились, а записка еще не успела долететь до земли.

Принц поймал ее на лету, не отдавая себе отчета в том, что представляет собой этот листок, и не зная, что он предназначен именно ему.

И когда на церкви Сен-Жермен-д’Оксеруа пробило половину восьмого, он вспомнил о свидании и решил отправиться туда, куда его призывала гремящая бронза.

А пока что он вертел в руках записку; но вечерний мрак мешал ему узнать, что же содержалось в столь хрупком трофее.

В стене небольшой таверны на углу улицы Хильперика имелась ниша, а в этой нише стояла маленькая Мадонна из дерева, выкрашенного золотой краской; подле Мадонны горела смоляная свеча, нечто вроде факела, указывающего ревностным католикам, что эта таверна — христианская, а хозяин ее — истинно верующий, а запоздалым путникам это как бы говорило громким голосом: «Здесь можно остановиться на ночь».

Принц де Конде подошел к этому дому, встал на каменную скамью у ворот и, устроившись под мерцающим пламенем уличного светильника, разобрал следующие строки, повергшие его в изумление:

«Король пока что помирился с королевой-матерью; нынешним вечером они оба будут присутствовать при казни советника Анн Дюбура; я не осмеливаюсь советовать Вам бежать, но говорю: ни под каким предлогом не появляйтесь в Лувре — Вы рискуете головой».