|
Никакой ненависти к революционерам у него не было. Он к ним относился благодушно-иронически, а тем из них, кого считал людьми умными и талантливыми, как, например, писателям Короленко и Анненскому, ученому Клеменцу, даже старался быть полезным, поскольку это от него зависело. Если его просили о незначительной административной услуге, как, например, о разрешении на жительство высланным, он обычно в этом не отказывал и даже помогал советами, когда дело зависело не от него или не только от него. Были у него и причуды, хорошо известные его ближайшим подчиненным. Они, например, предупреждали просителей, являвшихся на прием к Дурново: не надо называть его официально «ваше превосходительство», -он этого терпеть не может; надо обращаться к нему как интеллигент к интеллигенту - по имени-отчеству: Петр Николаевич. Дело, о котором его просили, он схватывал мгновенно, без долгих объяснений и отвечал очень кратко: «Хорошо-с» или «Не могу-с», причем на его слово можно было полагаться твердо. Видных революционеров он, впрочем, охотно приглашал в свой кабинет, сажал их и вступал с ними в политические беседы, причем некоторых усиленно убеждал писать мемуары. Не думаю, чтобы он очень заботился об истории, но революция его занимала как большое и интересное психологическое явление. В пору затишья революционного движения, начавшегося после разгрома партии «Народная воля», он жаловался на скучные дела: когда-то, то есть в разгар террористической деятельности «Народной воли», в пору покушений на царя и министров, «дела» были «интереснее». Как известно, один из главных деятелей названной партии Лев Тихомиров со временем из-за границы подал прошение о помилованье, сославшись на полную перемену, происшедшую в его политических взглядах. Тихомиров действительно был помилован (вероятно, не без посредничества Дурново) и вернулся в Петербург. Дурново устроил в его честь обед, хотя отлично знал, что всего три-четыре года назад этот революционер устраивал покушения на царя. Он был убежден, что получит от Тихомирова ценные сведенья о других революционерах. В этом он совершенно ошибся: Тихомиров категорически отказался выдавать своих бывших товарищей. Это изумило и даже «возмутило» Дурново. Все же отдадим ему должное: на фоне нынешних полицейских методов, на фоне того, что делают всевозможные Гиммлеры из всевозможных Гестапо и ГПУ, он и в этом отношении выделяется чрезвычайно выгодно. В денежный подкуп он верил, но ему и в голову не могло бы прийти, что можно вынуждать у человека показанья пыткой и мученьями. Ни единого подобного факта за ним не значится, в этом его никто никогда и не обвинял. В смысле же ума с ним, конечно, смешно и сравнивать разных европейских Гиммлеров.
Добавлю еще одну черту, заключающую в себе отчасти «вторжение» в личную жизнь Дурново. Хотя он умер больше четверти века тому назад, я не решился бы ее коснуться, если бы о ней уже не появились сведенья в печати. История, вследствие которой Дурново был в 1893 году уволен с весьма резкой резолюцией о нем Александра III, рассказана не только в воспоминаниях революционеров, но и в мемуарах графа Витте. Глава русской политической полиции всю жизнь страстно увлекался женщинами. У него было очень много романов, из-за которых он забывал решительно все. Один роман и стоил ему довольно дорого. Однажды к нему на прием явилась молодая, очень красивая посетительница хлопотать о своем брате, мичмане, попавшемся по какому-то, по-видимому, незначительному, политическому делу. Дурново без памяти влюбился в эту просительницу. Ее ходатайство было удовлетворено: ее брат был «наказан» лишь назначением в дальнее плаванье. Между дамой и всемогущим главой полиции началась переписка, носившая, по крайней мере с его стороны, характер страстной влюбленности. В одном из своих писем он говорил ей, что ее внимание вызывает в нем такой прилив гуманности, что он хотел бы освободить из тюрем всех политических заключенных; напротив, ее равнодушие возбуждает в нем такую злобу, что он готов был бы отправлять на виселицу десятки людей!. |
