Боянова рассматривала лицо Борды так долго, что пауза стала неловкой. Правда, ее это не смутило.

– Может быть, вы правы, Рене. Назревают события, необходима координация действий всех тревожных служб, СЭКОНа, общественных комиссий по социоэтике, а мы – как на ладони! Б-р-р!

– Не иронизируйте, Власта, вы же понимаете, что…

Боянова успокаивающим жестом подняла руку.

– Успокойтесь, Рене, и не обижайтесь, я действительно все понимаю. Отделу нужна помощь извне. Нужен психопрогноз с максимально возможным сокращением альтернатив. Кто, по-вашему, может его сделать?

– Психопрогноз, по образному выражению, – тень, отбрасываемая будущим, – проворчал Борда, – не всякий интрасенс способен ее заметить. Я поразмышляю над кандидатурой. Кстати, от интрасенсов поступила…

– Знаю я. Смешно и грустно.

Боянова имела в виду поступившее в отдел заявление группы интрасенсов с просьбой о защите и недвусмысленной угрозой в случае «непринятия мер» избрать методы защиты, которые будут необходимы и достаточны.

– Что еще вас беспокоит?

– Не что, а кто: Майкл Лондон. Он на Земле и, как оказалось, живет с семьей уже третий день, но… Но это не тот Лондон – вернее, тот, но… обыкновенный… Черт! – Заместитель взмок. – Власта, он перестал быть экзосенсом. Ничего не помнит, что с ним было после бегства, вернее, путешествия, не реагирует на пси-команды, не излучает в пси-диапазоне, как раньше, ну и так далее. Вежлив, тверд, спокоен. Собирается работать охотоведом. Все. У меня лично сложилось впечатление… его словно подменили.

Боянова встала из кокона и молча направилась к выходу из ВЦ. Самообладанием она владела колоссальным, но взгляд ее был настолько красноречив, что Борда вдруг сам испугался своего предположения.

У выхода из вычислительного центра они нос к носу столкнулись с Ландсбергом, но озабоченный чем-то председатель СЭКОНа не заметил коллег, и Боянова впервые пожалела, что она не интрасенс.

Мальгин бездумно смотрел в окно во всю стену, ожидая приговора врачей, и грезил с открытыми глазами. Сам он давно «починил» себя, очистил тело от шлаков нервного стресса и психологической усталости, но не хотел объясняться и клясться, что практически здоров и не нуждается в услугах медицины.

По абсолютно прозрачной пластине окна бродили тени прошлых событий, воспоминания наплывали друг на друга, вскипали призрачными водоворотами, Клим стирал их мысленными усилиями, но они возвращались вновь, напоминая японские хокку, которые утверждали, что с оконного стекла нельзя стереть только дождь и собственное отражение…

Мелькнул и исчез образ одинокого орла, парящего над бездной, образ сурового подчинения воле и целеустремленности, не терпящий мелочных забот и отклонений от избранного курса… Его сменил знакомый контур нервной системы человека с указаниями перестройки и усложнения – «черный человек» нет-нет да и пошевеливался в глубинах психики, задавленный до поры до времени волей хирурга. Полностью отстраниться от его влияния Клим не мог, да и не хотел, понимая, что тогда придется жертвовать знаниями, запасенными в «черных кладах», и пробуждающейся футур-памятью. Ему все чаще казалось, что те или иные события он уже переживал однажды, и это было прямым доказательством проявляющегося дара предвидения, рожденного колоссальным объемом полученной информации.

Он мог бы усилить его, подчинившись программе «черного человека», но что-то останавливало Мальгина, какие-то не совсем осознанные тревоги души, каноны этики и морали, переступить которые – значит потерять нечто глубоко личное, принадлежащее только ему одному и одновременно всему человечеству ab ovo.