У меня все получилось, потому что я отказалась от всех грандиозных представлений, которые у меня сложились о себе и своих писательских способностях – ах, такая талантливая! такая молодая! Я перестала быть грандиозной. Я спустилась с небес и поняла одно-единственное, что имеет значение: вынуть то самое лишнее бьющееся сердце из своей груди. То есть написать свою книгу. Свою, вполне возможно посредственную, книгу. Свою книгу, которую, весьма вероятно, никогда не опубликуют. Свою книгу, которой не место рядом с теми произведениями, какие я в восхищении перечитывала и помнила почти наизусть. И только после смиренной капитуляции я смогла выполнить работу, которую мне необходимо было сделать.

Надеюсь, ты как следует об этом поразмыслишь, моя медовая булочка. Если бы у тебя в гостиной был двусторонний детский мольберт, я написала бы на одной его стороне слово «смирение», а с другой – «отказ». Вот что, как мне кажется, тебе нужно, чтобы вытащить себя из той хандры, в которой ты пребываешь. Самое интересное для меня в твоем письме – то, что под всей твоей тревожностью, печалью, страхом и ненавистью к себе в глубине спрятано высокомерие. Высокомерие полагает, что тебе следовало бы быть успешной в двадцать шесть, хотя на самом деле большинству писателей требуется гораздо больше времени, чтобы добиться успеха. Оно жалуется, что ты никогда не будешь так блистательна, как Дэвид Фостер Уоллес – гений, гигант нашего ремесла, и в то же время пеняет на то, как мало ты пишешь. Ты ненавидишь себя – и все же поглощена раздутыми представлениями о собственной значимости. Ты взлетаешь слишком высоко и падаешь слишком низко. Ни в одном из этих состояний мы не можем работать.

Мы делаем свою работу на уровне земли. И самый добрый совет, какой я могу тебе дать, – это усадить свою задницу на пол. Я знаю, что писать трудно, милая моя. Но еще труднее не писать. Единственный способ выяснить, есть ли в тебе этот зуд, взяться за работу и проверить. Единственный способ преодолеть собственные «ограничения, комплексы, зависть и неспособность» – делать дело. У тебя есть ограничения. В некоторых отношениях ты бесталанна. Это верно в отношении любого писателя вообще, и особенно верно в отношении писателей, которым двадцать шесть лет. Тебя терзают комплексы и зависть. Но сколько силы дать этим чувствам, целиком зависит от тебя.

То, что ты страдаешь серьезным депрессивным расстройством, определенно добавляет лишний слой в пирог твоих проблем. Я не фокусировалась на этом в своем ответе, потому что верю – и, кажется, ты веришь тоже – это всего лишь один из слоев. Не стоит даже говорить, что жизнь важнее, чем муки творчества. Тебе следовало бы проконсультироваться с лечащим врачом и попытаться выяснить, как твоя депрессия влияет на безысходность, которую ты испытываешь в отношении своей работы. Я не врач, поэтому не могу давать тебе советы на этот счет. Но могу сказать, что ты не одинока в своих комплексах и страхах; они типичны для писателей, даже тех, у кого нет никакой депрессии. Художники любого рода, читающие эти строки, понимают твои проблемы.