Все остальные почти не пострадали, по крайней мере физически. Тетя Дель, бабушка и Мэриан вернулись в Равенвуд. Скуливший Страшила тащился за ними, как потерянный щенок. Тетя Дель не могла понять, почему Ларкин уехал из города, не предупредив ее об этом. Мы не знали, как сказать ей, что в ее семье имелось не одно, а два плохих семени. Никто не осмелился сообщить ей правду.

Миссис Линкольн ничего не помнила. Пытаясь успокоить мать, Линк выдумал довольно интересную историю. Ей хотелось понять, что она делала на поле Гринбрайра в своих юбках. И конечно, она была потрясена, обнаружив себя в компании семейства Равенвудов. Тем не менее миссис Линкольн держалась в рамках приличия, пока сын сопровождал ее к «битеру». У Линка тоже возникло много вопросов, но мы договорились отложить наш разговор до урока алгебры. Нам обоим предстояло переделать кучу дел. И лучше было дождаться момента, когда ход событий вернется в нормальное русло.

Что касается Сэрафины... Она, Охотник и Ларкин исчезли. Я понял это, когда ко мне вернулось сознание. По пути в Равенвуд Лена едва держалась на ногах от горя и усталости. Я не стал расспрашивать ее о темных чародеях. На мои вопросы бабушка Арелия сказала, что Мэкон и все их семейство недооценивали силу Лены как природной феи. Ей удалось каким-то образом блокировать влияние луны и избежать объявления. Сэрафина, Охотник и Ларкин, растеряв свои козыри, бежали из города. Впрочем, Лена не подтвердила эту версию. Она вообще почти не говорила.

Я заснул на полу в ее комнате. Наши пальцы по-прежнему были переплетены. Когда я проснулся, она уже успела куда-то уйти. Стены ее комнаты пестрели от надписей. Ни одного дюйма белой поверхности под черными чернилами. Но одна стена, противоположная окну, отличалась от других, хотя тоже была исписана от потолка до пола. Просто легкий девичий почерк исчез. Прикоснувшись к стене, я почувствовал весомость слов. Похоже, она писала их всю ночь.

Мэкон — Итан

Опустив голову на его грудь, я плакала, потому что он так красиво жил, потому что смерть его была такой несправедливой.

Океаны слез высохли. Пустыня эмоций.

Счастье и печаль. Темный свет горя и радости омывает меня, проносясь через жизнь. Я слышу звуки, но не понимаю слов. Нет, понимаю! Звук был мной. Какое-то мгновение я чувствовала все — и не чувствовала ничего. Во мне сломалось что-то. Я разбита.

Нет, спасена! Когда я потеряла все, мне отдали многое.

Что-то в сердце угасло, а что-то родилось.

Теперь я знаю, что девочка во мне ушла и кем бы я ни стала, мне уже никогда не быть прежней. Это путь. Вот как кончается мир — шепотом, а не грохотом взрывов.

Объяви себя сама, объяви себя сама, объяви себя сама.

Все сплелось: благодарность, ярость, любовь, отчаяние, надежда и ненависть. Новорожденный лист не зелен — золотист. Все зеленое зыбко. Не пытайся спорить; все зеленое зыбко.

Т. Элиот. Роберт Фрост. Буковски. Я узнал некоторые строки, написанные на стене. Но Лена изменила слова Роберта Фроста, что было не похоже на нее. «Все золотое зыбко» — вот как говорилось в стихотворении. Она написала «зеленое». Возможно, теперь это казалось ей правильным.

Я спустился в столовую, где тетя Дель и бабушка шептались о приготовлениях к похоронам. Такие же тихие голоса и разговоры были, когда умерла моя мама. Ужасные воспоминания. Сколько слез и горя, сколько суеты всех этих теть и бабушек, которые планировали мероприятия, звонили родственникам, говорили каждому, что делать и чего не делать, пока мне самому не захотелось в гроб. Хотя были и другие возможности — посадить лимонное дерево, пожарить помидоры или поставить памятник на могиле.