Занавес взлетел, и Мартина оказалась перед колышущимся морем лиц и аплодирующих ладоней… Она держалась за руки Дорси и Персифаля, поклонилась вместе со всеми, а потом попятилась назад со всей цепочкой. Занавес опустился.

— Ну, что там? Нашли Бена?! — крикнул Адам Пул в просцениум.

Из темных внутренностей театра доносился стук — это рассыльный колотил в дверь гримерной Бена.

— Он что же, хочет, чтобы публика его упрашивала выйти на сцену, как мировую звезду? — ехидно спросил Персифаль.

— Тогда он ошибся! — заметил Дорси. — Пока он соблаговолит выползти, все лавры получим мы.

— Ну, я плакать не стану. Пусть он хоть и вовсе не выйдет на поклоны, пропади он пропадом.

— Ладно, Клем, давай еще разок, — махнул рукой Пул.

Занавес поднимался и опускался еще дважды, и Мартина выходила снова к радостным, просветленным лицам в зале и слышала крики «браво!», которые, словно теплый майский ветерок, приятно ласкали уши.

А сзади, из-за кулис, Клем Смит повторял как автомат:

— Бен не отзывается. Этот козел, наверное, напился до потери сознания… Дверь заперта…

Пул подошел к Мартине, взял ее за руку и повел на сцену. Девушка слабо упиралась, но Пул подбодрил ее:

— Пойдемте, пойдемте… Публике вы нравитесь…

Они вышли и поклонились. Наклонив голову, Мартина вдруг услышала всплески смеха в общем гуле аплодисментов. Испуганно обернувшись к Пулу, она увидела, что тот шутливо кланяется ей в пояс… Мартина улыбнулась и сделала ответный книксен.

Затем поклоны происходили уже с участием Джона Резерфорда. Грузный Резерфорд выходил на сцену, подтягивал брюки на коленках, поправлял галстук, приминал стоящую коробом крахмальную сорочку на необъятном пузе и слегка наклонялся. Потом с важностью выпрямлялся, строго осматривал зал и медленно, как жук-скарабей, пятился со сцены. За кулисами Клем Смит звякал связкой ключей от гримерных.

Наконец Резерфорд поднял ладонь и пошел вперед, к рампе, в одиночестве. Он собирался произнести свое слово, слово автора.

— Гхе! — начал Резерфорд. — Гхе-гхе! Спасибо за внимание, господа, во-первых. Очень вам обязан, леди и джентльмены, а также господа актеры. Актеры тоже очень обязаны, но главным образом вам, а не мне… — В зале засмеялись, актеры расцвели. — Я не могу судить, удалось ли вам извлечь смысл, зашифрованный в этой пьесе. Если вы сумели его распознать, то нам следует поздравить друг друга и каждому — себя самого… А вот если вы не сумели, то уж не знаю, на ком лежит вина — либо я непонятно написал, либо актеры сыграли препохабно, либо уж публика нам попалась… гхе!.. не самая отборная!

Кто-то в партере захохотал.

— Итак, господа, — Резерфорд обвел зал налитыми кровью глазами, — я хочу произнести нечто вроде эпилога, да только не могу придумать стоящий. И уж не взыщите, но я скажу словами из эпилога к пьесе, написанной неким Шекспиром для одного его близкого друга, юного актера… Так вот: «Пить доброе вино не надобно без меры…»

Резерфорд, казалось, только начал расходиться и готов был проговорить еще несколько минут, как вдруг Перри Персифаль негромко, но отчетливо выговорил:

— Газ!

Мартина, которой речь доктора Резерфорда очень понравилась, недоуменно оглянулась на Перри, удивляясь, на что тот намекает. Но Перри ни на что не намекал.

— Газ! — крикнул чей-то тревожный голос за кулисами, и в задних помещениях застучали шаги… Все пришло в движение.

И только теперь Мартина почувствовала странный запах.