— При чем тут «провалилась»? — возразил Дорси. — Гая просто не смогла выйти на сцену!

— Надеюсь, мисс Гейнсфорд уже лучше? — деликатно заметил Аллейн, повернувшись к Гае.

— Лучше? О да… — Гая сделала жест утомленного длительным умиранием лебедя. — Да, пожалуй… Пожалуй, лучше…

И неожиданно Гая протянула руку Дорси, точно так же, как чуть раньше Элен — Адаму Пулу.

«Бог ты мой, — подумала Мартина, — да ведь у Гаи со стариком Дорси, похоже, любовь!»

Аллейн внимательно посмотрел на парочку и обернулся к труппе.

— Итак, господа, — сказал он, — могу вам сообщить некоторые предварительные итоги, которые сложились у меня в голове после нашей душевной беседы. Прежде всего ясно, что никто из вас не удивлен смертью мистера Беннингтона. Мисс Гамильтон поведала нам, что ее муж был суеверен по поводу того случая в «Юпитере». Другие говорят, что он не мог вынести позора своего скверного и недостойного выступления на сиене. Наконец, мисс Гейнсфорд считает, что Беннингтон был просто убит тем, что его племянница не появилась в нескольких мизансценах, в то время как мисс Тарн и мистер Доре, напротив, утверждают, что перед смертью Беннингтон пытался сказать, что его поступок не имеет связи с выходом на сцену мисс Тарн… Итак, вот пока единственное доказательство в пользу самоубийства, которое я имею в данный момент.

Адам Пул поднял голову. Лицо его было бледно, черная прядь спадала на лоб, и Мартине он очень напомнил «Адама» работы Микеланджело…

— Послушайте, суперинтендент, — отрывисто проговорил Пул. — Какие еще доказательства? У вас есть сам факт смерти, не так ли?

Аллейн пожевал губами, потом ответил, тщательно подбирая слова:

— Видите ли, есть некоторый временной интервал между тем моментом, когда мистер Беннингтон еще жил и говорил, и тем моментом, когда был найден мертвым. Что-то около восьми минут.

— Да, но… — вступил Перри Персифаль и как-то сразу осекся. — А, ладно, что бы там ни было, я не желаю этого знать…

— Не бойся, мой маленький, суперинтендент тебя не укусит, — зловеще сказал Резерфорд. — Что же ты замолчал, маленький Перри? Говори уж до конца!

— Да заткнись ты! — фальцетом выкрикнул Перри Персифаль, оборачиваясь. — Ах, как все тут показывали свое беспокойство! Ах, как тут все переживали! Как все хотели выставить напоказ свою честность, открытость! Прямо за живое берет! Ладно, я знаю, что доктор думает обо мне, но со своей стороны я очень сомневаюсь в его способности ставить диагноз кому бы то ни было! Пусть я голубой, пусть! Но если голубой может сочувствовать умершему, может скорбеть, может испытывать дурноту при одной мысли о самоубийстве загнанного человека, то пусть я буду голубым! Плевать мне! Это лучше, чем быть просто импотентом, неспособным на человеческие чувства, вроде нашего доктора!

Повисло тягостное молчание, слышно было только скрипение ручки сержанта, который прилежно стенографировал.

Доктор Резерфорд с некоторым трудом поднялся на ноги и посмотрел на Перри сверху вниз.

— Итак, где же ваши аргументы, мой птенчик? — сказал Резерфорд таким густым голосом, что кулисы всколыхнулись от воздушной волны. — Ежели вы человек нормальный, в чем пытаетесь нас уверить, то почему ведете себя как больная божья коровка, которая норовит спрятать свои ножки, когда ее сожмут в ладони, а стоит чуть отпустить — просыпается и стремится улететь? Почему вы так боитесь, Персифаль? Чего вы боитесь? — Он схватил Персифаля за рукав.