Все присутствующие и так уже молчали, боясь громко вздохнуть, но красавица всё таки взмахнула повелительно рукой и пробежалась по ним грозным взглядом, пресекающим любые разговоры. После чего опять зашептала:

– Как ты себя чувствуешь? Что тебе надо? Чего ты хочешь?

Для неё не было более авторитетного врача, целителя или знахаря, чем Резкий, поэтому она и пыталась узнать у него самого, чем лучше всего помочь или как спасать истощённый организм.

Ответ раздался только на последний вопрос:

– Спать хочу… И тишины…

– Может, хоть воды попьёшь? Или съешь чего?

– Потом…

Этого было достаточно для интенсивных взмахов ладошек, после которых все на цыпочках стали выходить из спальни. И уже снаружи Степан Живучий вспомнил, что пришла пора менять наблюдателя, и поторопил Емельяна Честного:

– Смени Тимофея Красавчика. Пусть тоже порадуется, что наш атаман очнулся.

Глава вторая

Преобразование и выздоровление

Эти последние слова Степана я расслышал за закрытой плотно дверью настолько прекрасно, словно он мне их крикнул в ухо. Но в то же время меня не громкость покоробила, а само определение «очнулся». Да, я как то выпал из транса или комы, пришёл в себя от жуткого рёва и какофонии криков, да от странного, можно сказать, жестокого удара по щеке, но сделал это как то не так, неверно, не по настоящему, с какими то несуразными, кошмарными искривлениями окружающего пространства. Вокруг меня всё ломалось, извивалось и струилось, искажённое потоками миражей. Собственные руки, ноги и прочие части тела и их пропорции то удлинялись невероятно, то сокращались до несуразности. Сплошное смещение масштабов и водоворот из привязок и постоянных зрительных ориентиров.

То есть на меня свалилась реальная, как мне в тот момент показалось, стадия полной шизофрении.

Хотя, и это было очень странно, голос Ксаны я узнал. Как и вполне отчётливо понял каждое сказанное ею слово. Оно тоже гремело у меня в голове всемирным набатом, но хоть уже не убивало и не пыталось меня размазать тонким слоем по вселенной. Мои ответные слова, вырывающиеся из непослушных губ, можно было сравнить с медленным, скрежещущим камнепадом. Искажённая действительность меня не слушалась и не поддавалась контролю совершенно.

Вопрос о пище и еде я понял. Как и осознал, что поесть было бы желательно. А ещё лучше – просто попить воды. Но в тот же момент я понимал, что сил для этого мне не хватит, а чтобы их набраться, следует срочно поспать. Иначе – никак! Немного поспать, час, два, но поспать обязательно. Как это соотносилось с пониманием самого себя, с процессом возможного выздоровления или с подспудными инстинктами выживания, осознать тоже не получилось. Только и пришло понимание, что так надо, так будет для меня лучше.

Ну и заснуть в рёве не получилось бы. Потому и попросил тишины.

Она и наступила. Но такая относительная, что я продолжал кривиться и мысленно возмущаться такими вот нехорошими поступками по отношению ко мне. Где то громыхало, кто то топал, что то падало, некто возле меня шумно дышал, нечто ворочали и тащили по полу, а чуть в отдалении продолжали беспардонно переговариваться. И наверное, минут десять я бесполезно пытался отстраниться от этого шума грохота, а потом не выдержал и раскрыл глаза. И даже смог повернуть головой на разные стороны от кровати.

И тогда окончательно начал понимать, что я свихнулся. Никого в помещении не было, кроме сидящей рядом на стуле Ксаны. А она смотрела на меня во все глаза и дисциплинированно, если не сказать испуганно, молчала. Но как она шумно при этом дышала! Кошмарно, словно работали кузнечные мехи, да ещё и посыпанные в местах трения песочком.

Но увиденное мобилизовало умственную деятельность у меня в черепушке, и пришло нежданное понимание абсурдности ситуации: как может меня раздражать громкое дыхание замершей и дышащей через раз подруги? Что случилось то? Откуда вдруг такая невероятная слуховая чувствительность? А раз она вдруг настолько болезненная, то нельзя ли это как то подправить? Как то уменьшить звук?

Иначе я попросту не усну.