— Так давайте уж я их помою! Вы лучше с ним пока посидите, Лиля! Где они у вас? Тащите сюда! – сглотнув странные эти, подкравшиеся к горлу слезы, решительно произнесла Василиса.

— Спасибо, Василиса Олеговна!

 «Ух ты! И даже имя мое без ошибок выговорила!» — в который уже раз восхитилась Василиса. – « Ай да Петька, а да братец родненький…»

 Зайдя через полчаса в Петькину комнату с вымытыми краснобокими яблоками, красиво уложенными в плетеную вазу–корзинку, она снова чуть не расплакалась от умиления: девчонка, наклонившись, заботливо поправляла аккуратно уложенное у Петьки на голове мокрое полотенце, а братец ее, блаженно–глупо растянув губы в улыбке, поглядывал из–под прикрытых, болезненно припухших век с удовольствием, и улыбался снисходительно, будто ухаживать за собой позволяя. Прям как совсем большой мужик, ей богу… Василиса даже вздохнула по–белому завистливо: красиво–то как, господи… Ей вот уже девятнадцать стукнуло, а она еще ни разу даже и влюбиться не удосужилась…

 И опять, опять зашевелились вдруг в голове прежние противные мысли, и опять зашелестел неприятный торопливый говорок этой навязчивой дамы, Марины этой, будь она неладна : « Да ты, девушка, запала на него просто…»

 А в кухне сразу почему–то бросилась в глаза оставленная на холодильнике впопыхах вчерашняя синяя пластиковая папка с Сашиным романом. Взяв ее в руки и в изнеможении опустившись на стул, она открыла первую страницу и начала читать, и увлеклась вдруг, и не слышала даже, как, заглянув на кухню, тихо попрощалась и ушла домой вежливая Колокольчикова, и забыла, что не до конца готов ужин, и не заметила даже, как быстро сгустились за окном холодные октябрьские сумерки. На землю спустил ее и вернул к жизни только требовательный, крайне настойчиво прозвучавший несколько раз дверной звонок.

— Ты чего так долго не открывала? Спала, что ли? – спросил вошедший в прихожую Саша, удивленно на нее глядя и потирая замерзшие руки.

 Василиса странно и размыто посмотрела ему в лицо, будто не узнавая, улыбнулась рассеянно–вежливо и, развернувшись и прижимая к груди обеими руками толстую синюю пластиковую папку, ушла к себе, то бишь в комнату Ольги Андреевны, где за шкафом притулилась ее неудобная, провисшая брезентом раскладушка, устроила на ней кое–как большое свое неуклюжее тело. И тут же снова отключилась, будто выпала из домашней своей повседневности и провалилась в другой мир – в Сашин этот роман про любовь юной и бедной француженки к сосланному в Сибирь декабристу…

 ***

ЧАСТЬ III

 13. 

 Алла полюбила Нюрнберг. С трудом, но полюбила. Потому что считала — надо обязательно любить то место, где живешь. Потому что только с любовью к месту можно гулять по нему часами и наслаждаться этой прогулкой. Да, именно наслаждаться, а не просто убивать медленнотекущее время своего жизненно–женского безделья. Поначалу город, как ей казалось, изо всех сил отталкивал ее, отторгал и надменно ежился навстречу, ни за что не желая принимать за свою. А потом ничего, принял. Куда б он делся…Так что теперь она с ним вовсю дружила. Иногда ей даже казалось , что они чем–то похожи: этот баварский город был таким же праздничным, игрушечным и милым внешне, и в то же время прошлое его было всегда при нем.