По улице Л'Аббэ мы спускаемся к площади Фюрстенберг, вызвавшей в Джонни опасное воспоминание о кукольном театре, будто бы подаренном ему крестным, когда Джонни исполнилось восемь лет. Я спешу повернуть его к улице Жакоб, боясь, что он снова вспомнит о Би, но нет – кажется, Джонни закрыл эту тему на остаток ночи. Он шагает спокойно, не качаясь (иной раз я видел, как его швыряло по улице из стороны в сторону, и вовсе не по вине лишней рюмки; что-то не ладилось в мыслях), и нам обоим хорошо в теплоте ночи, в тишине улиц. Мы курим «Голуаз», ноги сами ведут к Сене, а рядом с одной из жестяных стоек букинистов на Кэ-де-Конти случайная ассоциация или свист какого-то студента навевает нам обоим одну из тем Вивальди, и мы подхватываем и мурлычем ее с большим чувством и настроением, а Джонни говорит потом, что, если бы у него с собой был сакс, он всю ночь напролет играл бы Вивальди, в чем я тут же выражаю свое сомнение.

– Ну, я поиграл бы еще немного Баха и Чарлза Айвза, – отвечает уступчиво Джонни. – Не понимаю, почему французов не интересует Чарлз Айвз. Ты знаешь его песни? Ту, о леопарде… Тебе надо бы знать песню о леопарде. A leopard…

И своим глуховатым тенором он начинает напевать о леопарде, – конечно, многие музыкальные фразы ничего общего не имеют с Айвзом, но Джонни это вовсе не тревожит, и он уверен, что поет действительно хорошую вещь. Наконец мы садимся на парапет, спиной к улице Жиле-Кер, свесив ноги над рекой, и выкуриваем еще по сигарете, потому что ночь действительно великолепна. А потом, после курева, нас тянет выпить пива в кафе, и одна эта мысль доставляет удовольствие и Джонни, и мне. Когда он впервые упоминает о моей книге, я почти пропускаю его слова мимо ушей, потому что он тотчас снова начинает болтать о Чарлзе Айвзе и о том, как его забавляет варьировать на сто ладов темы Айвза в своих импровизациях для записи, о чем никто и не подозревает (и сам Айвз, полагаю), но через какое-то время я мысленно возвращаюсь к его реплике о книге и пытаюсь направить разговор на интересующую меня тему.

– Да, я прочитал несколько страниц, – говорит Джонни. – У Тики много спорили о твоей книге, но я ничего не понял, даже названия. Вчера Арт принес мне английское издание, и тогда я кое-что посмотрел. Хорошая книжка, интересная.

Лицо мое принимает подобающее в таких случаях выражение: сама скромность, но не без достоинства, приправленная микродозой любопытства, словно бы его мнение может открыть мне (мне, автору!) истинную суть моего произведения.

– Все равно как в зеркало смотришь, – говорит Джонни. – Сначала я думал, что когда читаешь про кого-нибудь, это все равно как смотришь на него самого, а не в зеркало. Большие люди – писатели, удивительные вещи творят. Вот, например, вся эта часть об истории «бибоп»…

– Ничего особенного, я только буквально записал твой рассказ в Балтиморе, – говорю я, неизвестно почему оправдываясь.

– Ладно, пусть так, но только это все равно как в зеркало смотришь, – стоит на своем Джонни.

– Ну и что же? Зеркало – точная штука.

– Кое-чего не хватает, Бруно, – говорит Джонни. – Ты в этом больше разбираешься, ясное дело. Но, мне думается, кое-чего не хватает.

– Видимо, только того, что ты сам недосказал, – отвечаю я, немного уязвленный.