|
— Я прожил много веков, прежде чем наконец сделал этот великий шаг. Я привел к расцвету мою внутреннюю цель, вошел в свою настоящую силу. И все же рядом с Невидимыми я все равно был никто. Когда тебя боятся, когда тебе повинуются — это много; однако те, кто повиновался, были всего лишь людьми с несчастного острова, их легко было приручать, легко погонять. И хотя они считали меня богом, я был всего лишь посредником, способным призывать Невидимых, однако мало чем владел сам. Власть Невидимых! Она напоминала мне о моей собственной пустоте. Потребность абсолютной власти бурлила во мне, превращая в прах самые утонченные радости. Агония целой нации показалась бы мне слишком малоценным даром, чтобы утешить, послужить компенсацией того, чего я не имею! И я постоянно экспериментировал, вызывал, расспрашивал, торговался — до тех пор, пока наконец не понял, что для того, чтобы достигнуть большего величия, мне сначала надо потерять все, что имею. И я сделал последний шаг, самый великий. Я сбросил свои оковы. Я оставил Сердцевину и пустился вплавь по течению времени, в постоянном поиске некоего более тесного, глубокого, более полного союза со смертью. Я искал — и нашел! Среди самих Невидимых я нашел одного, вечно жаждавшего господства над остальными, над более широким миром — и, наконец, над всеми мирами, которые только возможны. И все же даже он не мог этого достичь, во всяком случае один. Его сила была бесконечно больше моей, однако мой живой ум — вот чем он был обделен. До тех пор, пока не пришел ко мне и не соединился со мной, влился в мое пустое сердце. Я нашел — и впервые в моей долгой жизни я почувствовал вкус свершения! Я был наполнен до самых глубин, я был завершен, более чем завершен!
Он прижал руку к груди. — Соединившись таким образом, мы стали одним — более великим, чем его товарищи, их властелином, способным сгибать их по собственному желанию, мучить не просто смертных, но и высшие силы и вытягивать из них силу. И теперь я могу налить кровью глаза Эрзулии, зажечь огонь в ее бедрах! Могу довести Агве до штормового безумия и заставить Дамбалла трясти Землю в пределах его мира! Все отныне должны повиноваться мне, когда бьют мои барабаны, когда поются мне ритуальные песни — когда через мой камень перехлестывает кровь жизни! Пламя неожиданно затрещало и вспыхнуло, и хотя он стоял спиной к костру, казалось, что в его глазах блеснул ответный отблеск. — Я обрел высшую власть, какую искал, — и в этот бесконечный час я впервые испытал истинную радость. И это, сеньор Эстебан, все это я предлагаю вам — и вы осмеливаетесь колебаться? — Что… — Я говорил хрипло, словно каркал. — Что вы собираетесь делать? Длинные пальцы задрожали, как падающий дождь. — Сегодня наши ритуалы вызовут лоа — и Невидимые придут. Но не в своих обычных формах, чтобы играть в звериные празднества с дураками. Они придут, как я им велю, во власти и ужасе, которые мы напустим на эту ничего не подозревающую Сердцевину, вы и я! Они пройдут сквозь нее, сквозь все бесконечные вселенные, сквозь все времена. Они станут нашим винным прессом, в котором мы станем давить сердца людей и высших сил. Начиная с агонии ребенка и кончая целыми мирами, что будут умирать в медленном пламени! Должно быть, он уловил выражение моего лица и сделал протестующий жест. — Разумеется, для вас сейчас это все не более чем загадки. Вы еще не цените этого — да и как можете вы это оценить? Однако я ожидал большего — честолюбивых стремлений, назовем это так. Разума, не столь увязшего в трясине заботы о преходящих судьбах других. И все же, уверяю вас, все станет вам ясно. Скоро, очень скоро. Когда вы, в свою очередь, станете завершенным. Когда лоа займет место внутри вас, когда вы уже не будете только оболочкой — тогда вы поймете. Протяните руку, сеньор Эстебан, примите с радостью чашу, что вам предлагают! Это великая честь, и вы не откажетесь от нее, если по-настоящему мудры. |
