— Сука, урою! — заорал Тарас Кораблев, когда шок первых впечатлений прошел и загорелись болью скулы. Он ухватил Борисова за грудки и с легкостью Шварценеггера поднял в воздух. — Я тебе покажу, лидер, голгофу!
— Кастрировать гада. — Витя Новомосковских горестно посмотрела на свой подол и устремилась к раковине. — Олька ему живенько даст семейный уют!
— Тетя Фира, спасибо, из индюшатины особенно вкусно. — Невозмутимо хлебавший суп Снегирев доел последнюю ложку и, отказавшись от пельменей, ласково улыбнулся Кораблеву: — А говорят, плохо живем. У них в грязи бьются, а у нас в сгущенке. Ну все, брек! Забыл, что вы в разных весовых категориях?
— Катись, интеллигент. — Тарас отпустил свою жертву, и та, всем видом выражая готовность и впредь страдать на благо отечества, удалилась — руки в карманы.
Страсти постепенно улеглись. Пострадавшие смыли сгущенку с пораженных мест, на кухне появилась Оля Борисова и начала подтирать за супругом, а тетя Фира достала ужасно дорогое, присланное Софочкой оливковое масло и стала пользовать им страждущих: при ожогах, говорят, нет лучше средства.
— Кыш, падла фекальная. — Снегирев согнал наглую зеленую цокотуху с налитого в блюдечко варенья и принялся пить чай, а тем временем напутствия в адрес интеллигенции, выраженные в сугубо расейской форме, поутихли, откуда-то выполз обожравшийся Пантрик, и воцарилась гармония. Однако, как показало дальнейшее, ненадолго, — видимо, уж день выдался такой сволочной.
Снегирев даже не успел долить себе заварки, как из коридора послышался звук шагов, перемежаемый громкими криками, и в сопровождении Юрасика появился господин Новомосковских. Он был зол как черт и, заметив свою благоверную, с грозным видом приблизился к ней:
— Пожрать есть чего? А то мы пиво пить сядем. — В предвкушении полудюжины «Невского оригинального» он сделал мощное глотательное движение.
— Ты это откуда такой наскипидаренный? — Воспоминания о погубленном халате были еще свежи, и Витя прищурилась на супруга, как потревоженная пантера: — Прищемил чего-нибудь в дверях? Так не печалься, невелика потеря…
— Нишкни у меня, стервоза. — Набычившись, Валя Новомосковских сделался мрачен как туча, однако от неприятной темы тут же ушел. — Будешь тут наскипидарен. От бомжей прохода не стало, достали, сволочи. — Сморщившись, понюхал борщ, посмотрел, ища поддержку в лицах окружающих, и мысль свою продолжил: — Едем мы с Юрасиком спокойно по Кирочной, скорость шестьдесят, никого не трогаем. Вдруг уже на подходе к дому — пожалуйста: появляется чувырла. Грязная как свинья, одета в драную кацавейку и явно не в себе. То ли обкуренная, то ли бухая, хрен ее разберет, только по сторонам не смотрит, а бредет, уставившись в землю, прямо на проезжую часть. Прям мне под колеса! — Валя изобразил ситуацию руками и вытер покрасневший от волнения нос. — Я по тормозам, дорога, блин, мокрая, ну и натурально шваркнул эту бомжовку в окорок. Не сильно. Меня чуть кондратий не хватил, из машины вылезти не могу — вдруг, думаю, с концами, а ей, суке, хоть бы что: встала и похромала дальше, только за жопу держится. И самое интересное, поковыляла-то она куда? — Валя выдержал эффектную паузу и внезапно разъярился: — В нашу парадную, едрена вошь, в подвале, оказывается, у нас обретается. Ну я устрою ей веселую жизнь…
Снегирев неожиданно поднялся и, тронув рассказчика за плечо:
— Пойдем-ка со мной, — быстро направился в коридор. — Проведаем кое-кого.
— Ты чего это, Алексеич? Куда я от пива-то? — Еще не понимая, в чем дело, тот двинулся следом, успев только оглянуться на Юрасика: — Без меня не начинай, я быстро.
— Эй, соседи?. |