Открыв глаза, он взглянул в дуло пистолета, который Монк достал из кармана своего широкого пальто.

— Мне очень жаль, старина. В самом деле, вы слишком опасны. Я уполномочен это сделать… Вы представляете опасность, вы утратили способность рассуждать… Вы угрожали использовать свое положение, чтобы выдать государственную тайну… Вы держали меня на мушке…

Годвин расхохотался. Безумие! Большая часть того, что он видел на этой войне, было безумием. Более или менее. Годвин смотрел на палец Монка, лежавший на курке.

— Ваше дело, Монк. Я слишком устал, чтобы поднимать шум из-за чего бы то ни было… С меня хватит.

Он повернулся к пистолету спиной, взглянул на Сциллу. Она спускалась к нему. Он задумался, проживет ли достаточно долго, чтобы коснуться ее.

Он услышал сухой щелчок выстрела.

Сцилла была уже у подножия каменной лестницы. Она уже бежала к нему по снегу. Она уже обнимала его, живая и теплая, и изо всех сил прижимала его к себе.

Он повернулся, чувствуя запах ее волос, чувствуя холодный чистый ветер на лице.

Он был жив.

Монк Вардан лежал навзничь на снегу.

Годвин бросился к нему и упал на колени рядом.

Вардан смотрел ему в глаза. В груди широкого пальто была рваная дыра. Жизнь покидала его.

— Все перепуталось, — вздохнул он. — Я думал, молодому Дэвидсону поручено убить вас… если вы проявите строптивость… Жизнь полна уроков, только учиться поздно… сюрпризов…

— Война — это ад, Монк.

Годвин поднял голову. К ним медленно подходил Дэвидсон. В руке он нес винтовку. За его спиной тихо стоял самолет. Под колеса уже намело снега. Свободной рукой он стянул с головы кожаный шлем.

Монк, тяжело дыша, говорил:

— Слушайте… я ни за что не должен был слушаться Макса… включать вас… он бы все равно согласился… но я сдался… он говорил, мол, должен быть уверен, что вы тоже умерли… тогда мне пришла мысль сдать «Преторианца» Панглоссу… чтобы спасти «Крестоносца»… это я… ПМ даже не знал…

— Все это ничего не меняет, Монк. Я бы все равно сделал то же самое, даже если бы знал. Вы не понимаете, Монк. У меня перед Максом очень давний долг.

— Какая глупость… вы, янки… кодекс Запада…

Он закашлялся. Взгляд скользнул за плечо Годвину.

— Сцилла… простите, что вам пришлось это увидеть… такая каша… для меня уже кончается… последние слова. Все суета, старина, все…

Голос его звучал чуть слышно. Губы двигались, но Годвин не разбирал слов. Он склонился ниже.

— Еще одно… скажите Сцилле.

Она стояла над ним на коленях:

— Я здесь, Монк.

Но он ее не видел. Глаза закрылись.

— Скажите Сцилле… я поговорил в Итоне… насчет молодого Чарли… все устроено, не беспокойтесь… он будет таким милашкой в цилиндре…

Он чуть повернул голову, будто глядя через поле на что-то, невидимое для них.

— Я говорю, эй, ребята, подождите старика Монка.

Он слабо улыбнулся.

Сцилла взяла его холодную как лед руку.

Он пожал ее ладонь и умер.

Сержант Дэвидсон стоял, глядя на них троих сверху вниз. Годвин вынул руку Сциллы из руки Монка, и они поднялись.

— Ужасно сожалею, сэр.

У сержанта Дэвидсона оказался очень тонкий голос. Без шлема и пилотских очков он выглядел совсем юным.

Годвин пристально смотрел на него. Когда сержант повернулся к Сцилле, что-то зацепило его взгляд.