|
Так было всегда, ни одна пройденная горячая точка не обходилась для меня без ранений. Помню как сейчас — я единственная женщина-снайпер в нашем спецподразделении ГРУ, полное атрофирование чисто женских чувств и эмоций. Лучше всего у меня получалось сплевывать сквозь зубы, а еще — дырявить свой ремень, эдакие засечки на память. Помню того парня, его звали Виктор Новиков. Вижу, как сейчас, Витю уносят на плащ-палатке, лицо его, обезображенное взрывом, прикрыто чьей-то курткой. Каждый в группе схлопотал по одному ранению, а я ничего, еще бегала, порадовалась этому факту в душе, но вот только слишком рано. Один дом в центре города переходил из рук в руки. И после очередной удачной атаки боевиков нам пришлось его покинуть. Тут я поспешила и, как салага, напоролась на растяжку. Следствие — нога, болтающаяся только на мышцах и сухожилиях, обгоревшее лицо. Слава богу, что тогда у меня были деньги на пластическую операцию. Нами, как высококвалифицированными спецами, все-таки дорожили и делали все возможное, чтобы не потерять нас раньше положенного срока. Через месяц я уже совершала утренние пробежки в парке вокруг госпиталя на глазах изумленных зрителей.
Я еще раз затянулась, забирая в легкие очередную порцию вредных веществ — всяческих смол и канцерогенов. Сигарета тлела уже на середине, я «стрельнула» ее в своей палате у одной дамы лет сорока пяти. Я не знаю, почему вдруг так сильно захотелось покурить. На лицо иногда попадали отдельные капли через открытую форточку. Их мерный стук о карниз успокаивал и завораживал ненадолго мой напряженный слух. По коридору ко мне со спины кто-то приближался. Я обернулась и увидела доктора, мужчину средних лет. Он возмущенно поднял брови и выпалил: — Сейчас же закройте форточку! Вы сами простудитесь, а потом заразите мне все отделение! Если уж так приспичило, идите и травитесь вниз, в вестибюль, — и он указал мне на лестницу. — Нет, спасибо, доктор, лучше я брошу курить, — пошутила я, улыбнулась и выбросила в форточку окурок. Врач недовольно хмыкнул и ушел. — Почему тетя Мила опаздывает? — спросила я дождь за окном, но он мне не ответил. — Совсем ты спятила, Охотникова, — обругала я сама себя. Сегодня, четырнадцать дней спустя, проанализировав все случившееся в тот злополучный вечер, я так до конца и не поняла, что же пошло не так, как же я так сплоховала, что не смогла уберечь человека от смерти. Даже прикрыть собой не успела, а ведь он так этого хотел. Прочь черный юмор, Охотникова, прекрати паясничать. Теперь все шишки посыпятся на меня. Сенцов ведь предупредил, что сгноит меня на нарах. Предстоит еще долгое, нудное разбирательство… Отгадайте, кто будет главным подозреваемым? Нет, не Сенцов, конечно же, а я. Меня лишили средств к существованию. Остались лишь неприятный горький осадок на душе да несколько шрамов на теле. Сначала меня, истекающую кровью, привезли в областную больницу. Там я просто тихо лежала в коридоре, причем в самом темном углу, и тихо дожидалась своей смерти. Но потом, совершенно случайно, о моем несчастье узнала старая подруга отца, которая и определила меня в эту частную клинику. Как бы быстро я ни восстанавливалась, врачи внесли немалый вклад в то, чтобы поскорее поставить Евгению Охотникову на ноги. Подругу отца зовут Анна Лагутина. Бывшая певица, звезда эстрады. Пять лет назад ей был поставлен диагноз, а точнее сказать, вынесен приговор — опухоль щитовидной железы. Правда, она была доброкачественной, и удалили ее без особых трудов и последствий. О чем это я говорю! Как же без последствий! Лагутиной запретили петь, навсегда, разумеется. Она, правда, попыталась выйти снова на сцену, но ей стало опять плохо. Лучшие светила медицины опускали перед ее болезнью руки. И Анне Петровне пришлось смириться и направить свою неистощимую энергию в другое русло. |
