Мне вспоминается запряженная повозка, набитая неграми. Там было множество женщин разного возраста. Их запястья сковывали кандалы, рабыни сидели прямо на полу повозки. Им не дали ни охапки сена, чтобы смягчить тряску, ни одеяла, чтобы укрыться от зимнего ветра. Возницы, разумеется, восседали на подушках спереди и кутались в теплую одежду. Я встретился взглядом с самой младшей девочкой, кажется, моей ровесницей. Ей было лет пять или шесть. Мы смотрели друг на друга всего мгновение, а потом я не выдержал и отвернулся, не в силах выносить выражение скорби на ее лице.

Томас Линкольн был баптистом и полагал рабство грехом. Это убеждение принадлежит к тем немногим вещам, которые унаследовал от него сын.

Усталые путники со Старой камберлендской дороги могли переночевать на ферме Ноб-Крик. Сара стелила гостям в одной из хозяйственных построек (ферма состояла из хозяйской хижины, сарая и амбара). На закате Нэнси подавала горячий ужин. Хозяева никогда не требовали с постояльцев платы, хотя многие гости так или иначе благодарили их за гостеприимство. Кто-то давал денег, но чаще Линкольнам перепадало зерно, сахар или табак. После ужина женщины уходили к себе, а мужчины коротали вечер за стаканчиком виски и трубками. Эйб лежал на чердаке и подолгу слушал, как отец развлекает путешественников бесконечными рассказами про первых поселенцев и Войну за независимость, забавными анекдотами, баснями и правдивыми (или отчасти правдивыми) историями о собственных скитаниях.

Отца можно много в чем упрекнуть, но тут он был мастером. Ночь за ночью я дивился его умению увлечь слушателей. Его рассказы звучали так красочно и правдоподобно, что впоследствии слушатель мог бы поклясться, что сам был всему свидетелем. Я долго боролся со сном, пытался запомнить каждое слово, надеясь потом пересказать ту же самую историю своим друзьям так, чтобы они все поняли.

Как и отец, Эйб был прирожденным оратором и на протяжении жизни непрестанно развивал свой дар. Он умел общаться с людьми и знал, как выразить сложную мысль через простые, но красочные сравнения. Позднее этот талант очень помог ему в политической карьере.

От путников ждали новостей из окружающего мира. Некоторые попросту пересказывали истории из газет Луисвилля и Нэшвилля или повторяли сплетни, услышанные по дороге от других путешественников. «Порой за одну неделю мы раза три выслушивали один и тот же рассказ о пьянчуге, который свалился в канаву». Но иногда появлялся гость, говоривший совсем о другом. Эйб вспоминает, как одним декабрьским вечером, когда он дрожал от холода под одеялом, француз-иммигрант описывал безумие, охватившее Париж в 1780-е годы:

«Люди стали звать город la ville des morts, — говорил он, — городом мертвых».

Каждую ночь раздавались крики, каждое утро на улицах находили побелевшие трупы с широко распахнутыми глазами, в сточных канавах, где вода окрашивалась красным, обнаруживали раздутые тела. По всему городу встречались останки мужчин, женщин и детей. Невинных жертв ничто не объединяло, разве что бедность, но все во Франции знали, кто их убийцы.

«Les vampires! — воскликнул он. — Мы видели их собственными глазами».

Он объяснил, что вампиры долгие века оставались «тихим проклятием» Парижа. Но теперь, когда на улицах властвовал голод и болезни, когда нищие ютились в трущобах, для вампиров наступило настоящее раздолье. Они все чаще утоляли свою жажду. «Вампиры пожирали голодающую бедноту, а Людовик вместе со своими aristocrates pompeux сидел сложа руки, пока наконец подданные не покончили с королем».

Разумеется, историю француза, как и все рассказы о вампирах, приняли за побасенку, которой можно путать детей.