|
Первое, что он делал, — незаметно оглядывал стеллаж. Движение в учебный корпус начиналось в начале девятого; он пережидал его, сидя в дежурке или за столом у входа. Теперь он уже знал в лицо и помнил имя и фамилию каждого проходящего — до последнего человека. Всех девушек, которых было сто двадцать три, и шестнадцать парней. Его тоже теперь все знали. В начале десятого почтальонша, которую звали Лизой, хотя ей было далеко за сорок, приносила первую почту. Лиза, полная, колченогая, с хмурым, неподвижно-недовольным лицом, лишенным всего женского, войдя в прихожую, обычно кивала Ровнину — быстро, наспех, будто стараясь скорей отделаться от ненужной обязанности. Сначала она отдавала ему все газеты, потом шла к стеллажу. Письма Лиза раскладывала умело и ловко. Она вынимала их веером, держа между пальцами, так, чтобы были видны фамилии. Всмотревшись, поднимала руки и точными скупыми движениями сверху вниз распределяла конверты по ячейкам.
Когда Лиза уходила, Ровнин по ее движениям уже примерно знал, сколько и в какие ячейки пришло писем. Он подходил к стеллажу и просматривал все, что поступило; постепенно он научился проверять ячейки за десять пятнадцать секунд. Там, где лежали одно — два письма, хватало взгляда; там же, где писем было больше, — легкого движения руки. Потом наступала протяженность — протяженность дня, который надо было чем-то заполнить. До начала четвертого, появления почтальонши и конца занятий, общежитие оставалось почти пустым, и он должен был найти себе какую-то работу или занятие, желательно — находясь при этом недалеко от входа. В первые дни работа еще была — Ровнин вычистил, замазал и заштукатурил все щели, вставил стекла, навел полный инвентарный порядок в кладовках, переписал все до одного списки. Все это было сделано довольно скоро; потом уже ему оставалось находить и придумывать занятия самому. Обычно он просто сидел за столом или в дежурке, выслушивая новости от тети Поли, тети Вали или комендантши. Все эти новости он давно уже изучил; он знал все о дочери и внуках тети Поли; знал об одинокой жизни тети Вали, знал, что главная забота и смысл жизни Варвары Аркадьевны — удержать собственного мужа, который хочет ее бросить и которого она любит. С комендантшей ему приходилось говорить особенно часто: она считала Ровнина человеком, хорошо знающим жизнь, и уже несколько раз спрашивала совета, как ей быть с мужем. Если же никого не было, то после первой почты Ровнин просто сидел один и просматривал газеты. В два часа, к обеду, дежурная обычно заканчивала варить на кухне суп и жарить котлеты. После обеда было легче; в три кончались занятия, приходила вторая почта. После четырех до самого вечера прихожая уже не пустовала. Кто-то входил и выходил, кто-то кого-то ждал; иногда здесь просто стояли и разговаривали — свои и те, кто ждал девушек, как их называла тетя Валя, «пришлые». В воскресенье прихожая оживала с утра до вечера, и именно за счет «пришлых», которые иногда приходили с двенадцати. Обычно это были парни лет двадцати — двадцати двух. Они или вызывали кого-то, или оставляли дежурной документы и проходили к знакомым, или просто стояли в прихожей и ждали. Ровнин постепенно пригляделся к ним и в основном знал всех в лицо; каждого вновь приходящего он про себя отмечал. Но он понимал, что искать лопоухого среди «Пришлых» — впустую. «Маленький» (или кто-то еще) может появиться здесь только один раз, чтобы взять письмо и уйти. Торчать здесь понапрасну, изображать любовь и мозолить всем глаза ему ни к чему. Ровнин уже лег спать, когда раздался резкий звонок телефона. Не поворачиваясь, он нащупал в темноте и снял трубку: — Алло. Алло, вас слушают. Трубка молчала. Он посмотрел на часы — половина одиннадцатого. За время работы сотрудником ГУУР Ровнину много раз приходилось жить в гостиничных номерах и чужих квартирах, и почти в каждом номере и в каждой квартире раздавались вот такие звонки, без ответа. |
