|
Заметил и кликнул двух пацанят, которые с интересом рассматривали его «Уазик»-буханку, как будто никогда таких машин не видели. Когда он позвал, оба лениво двинулись в его сторону. Пока Лука спрашивал о достопримечательностях, паренек постарше с бесцеремонным нахальством тянул руку к камере, прося «позырить фотик», как будто даже не слыша вопроса. Еще один так и норовил дотянуться до его коммуникатора, прицепленного к брючному ремню. С детьми Лука никогда близко не общался, тем более с такими наглыми, с точки зрения горожанина, не привыкшего к подобному любопытству. Неожиданно для себя он испытал жгучее желание дать им по рукам. Но вдруг кто-то из пацанов засвистел, и все как один заорали:
— Лёлик пожаловал! Лёлик! Лёлик! Сумасшедший Лёлик!.. Лука рассчитывал увидеть еще одного паренька, на появление которого могли так бурно отреагировать мальчишки. Но, к его удивлению, Лёликом оказался старик, стоявший на мостике. Одной рукой тот держался за перила, другой грозил пацанве тяжелой палкой. Судя по тому, как радостно и истерично начали кричать мальчишки, дразнить старика доставляло им некоторое удовольствие, хотя они предпочитали это делать на расстоянии. И тот час же слиняли, едва старик сошел с моста. — Вовремя я, — заметил старик. — Погляди-ка, все ли цело? Эти шустрики всех туристов атаковывают, особенно тех, кто поодиночке ходит. Заводила у них Севка Голумей — он, сынок, может и из карманов что-нибудь вытащить. У них вся семейка такая. Нут-ка, проверь? Лука осмотрел себя, пошарил в карманах. Вроде все было на месте. Он внимательно изучил старика. Тот щурился от солнца, и со стороны могло показаться, что он смеется. Губы и подбородок его еле заметно тряслись, выдавая возраст и старческие болезни, но глаза были живые, яркие как у молодого человека. Несмотря на сгорбленный вид, старик двигался довольно шустро. И оказался, к тому же, необычайно словоохотливым. Не дожидаясь просьбы Луки, но, словно предвосхищая вопрос, он начал рассказывать о церкви, и о тех домах, что стояли рядом. Видно было, что старику приятно от того, что кто-то его слушает, а память его, вероятно, хранила в себе множество сведений о всех тех людях, когда-либо живших здесь. И вовсе он не казался сумасшедшим. Заметив, что чаще всего Лука поглядывает на резной мост, старик взял его за руку и подвел к фигурам истуканов Похлопал по одному и с нескрываемой гордостью поведал: — Этот мост — моего деда работа! А как сохранился-то, а?! Он нахмурился, как будто вспоминая. — Это ж сколько лет прошло? Моей матери тогда лет десять было. Или пять? Она в семье-то самая младшая… — бормотал он. Лука тем временем смотрел на почерневший резной облик деревянного истукана, удивляясь искусности работы. — Хорошо сделано, — подметил он. — И ведь все разные. А дерево-то, лиственница, похоже. Тяжело, небось вырезать было? — повернулся он к старику. Но тот все еще был погружен раздумья. — Вспомнил! — наконец, воскликнул старик. — Году в тринадцатом, однако, то есть еще до революции. Если бы позже, никто бы его в богохульстве не обвинил и поп наш деревенский не проклял бы… — В богохульстве? — переспросил Лука. Потом вдруг сообразил про «тринадцатый год». Это ж когда было. Сто лет назад… Старик дал понять, что ошибки здесь нет. — Это мосту столько. А болваны эти страшные, они поновее. Но те, которые раньше стояли, их дед мой собственноручно первый раз вырезал, те гораздо страшнее были. Четыре ужасных твари. Мать рассказывала: все четверо, как на подбор — чуть ли не из ада гости. И как живые. Рожи — страшнее не придумаешь. Она говорила, батя ее, как подопьет, так и начинал здесь, возле мостика, прохожих поджидать вечерами. |
