— Л не ты ли мне говорил, что за деньгами присылали семь или восемь раз и что капитан расплатился шкотом?

— Ты осмелился сказать это? — спросил рассерженный капитан.

— Мистер Филлот не понял меня, сэр. Он в это время бранил матросов, ловивших устриц, и не расслышал меня. Я сказал, что мичманы заплатили за свою посуду фор-марселем.

— Ну да! — подтвердил капитан. — Это может быть.

— Браво, мистер камердинер! — вскричал мистер Филлот. — Ты, черт возьми, такой же лжец, как и твой… — он готов был брякнуть «господин», но к счастью, остановился и прибавил: — Как и твой отец.

Капитан переменил разговор, спросив меня, не хочу ли я ветчины.

— Это настоящий вестфальский окорок, мистер Симпл. Мне прислал его граф Тронингскен, мой искренний друг; он сам бьет кабанов на горах Хартц.

— Каким же образом вы его получили, капитан Кирни?

— Есть средства на все, мистер Филлот, и первый консул — Наполеон — не так зол, как о нем рассказывают. В первый раз окорок был прислан мне с очень любезным милым письмом, написанным им собственноручно; я вам покажу его на днях. Я написал ответ и переслал ему через контрабандистов два честерских сыра; с тех пор я получаю окорока регулярно. Едали вы когда-нибудь вестфальскую ветчину, мистер Симпл?

— Да, сэр, — отвечал я, — ел однажды у лорда Привиледжа.

— Лорд Привиледж! Э! Да он мне дальний родственник, нечто вроде кузена в пятом колене, — объявил капитан Кирни

— В самом деле, сэр? — спросил я.

— Так позвольте вам представить еще родственника, капитан Кирни, — сказал старший лейтенант. — Мистер Симпл, внук лорда Привиледжа.

— Неужели! Скажу вам, мистер Симпл, что почту за счастье служить вам во всем, чем могу, и очень рад видеть вас в числе моих офицеров.

В этом не было ни на волос правды. Капитан Кирни никаким образом не был мне родней, но, сказав это однажды, он не мог уже отпереться, а последствия его лжи были для меня очень выгодны, потому что с эти-; пор он всегда обходился со мной очень ласково.

Старший лейтенант улыбнулся и, когда капитан закончил свою речь, подмигнул мне, как бы желая сказать: «Вот вам счастье привалило». Разговор переменился. Капитан Кирни рассказывал чудеса, превосходившие всякое воображение, и всегда с таким серьезным видом, что я и теперь думаю: он верил тому, что говорил. Тут я впервые увидел, что такое привычка. Рассказывая историю о взятии какого-то корабля, он сказал:

— Французский капитан пал от моей руки; но в ту минуту, как я поднял мушкет, пуля отбила курок от моего ружья так гладко, как будто его отрезали ножом. Замечательный случай! — прибавил он.

— Далеко до того, что случилось на одном корабле, на котором я служил, — возразил старший лейтенант. — У второго лейтенанта оторвало картечью клок волос на виске, и только он повернулся посмотреть, что такое, — пуф! — и на другом срезало картечью точно столько же. Вот что я называю обрить, так обрить.

— Да, конечно, — заметил капитан Кирни, — очень замечательное бритье, если только это правда; но, извините меня, мистер Филлот, вы иногда рассказываете странные истории. Мне все равно, но вы подаете дурной пример моему молодому родственнику, мистеру Симплу.

— Капитан Кирни, известно ли вам, как горшок назвал котел? — спросил старший лейтенант, хохоча во все горло.

— Нет, сэр, не знаю! — ответил капитан с оскорбленным видом. — Мистер Симпл, вам угодно стакан вина?

Я думал, эта маленькая ссора остановит капитана.