Я думал о Любе, артистке. Изменилась… Точно обветрилась, усталые глаза, и волосы стали реже. Я понял, в чем изменилась Люба: она стала краситься. Раньше она не нуждалась в помаде, губы у нее и так были пунцовыми. Теперь она и пудрится… У нее под глазами появилась паутинка. И она прятала ее… От себя и от людей.

Лейтенант Крутецкий, как только я вернулся в зал, пристал как банный лист: «Познакомь да познакомь!»

С Любой я его познакомлю, с Любой можно.

…Правильно, что мы с Рогдаем поселились на старом месте в Доме артистов, мимо никто не пройдет. Каждый день освобождали деревни и города, и в каком-нибудь населенном пункте Советская Армия освободит и маму.

И она придет. И найдет нас.

Я не увидел, но почувствовал опасность для Зинченко… После того, как он дал пендаля Шкоде, я не спускал со старшего сержанта глаз. Шкода обязан был ответить старшему сержанту, таков «закон».

Один из Косматых, Колька, приблизился к Зинченко. Колька танцевал с Охановской, девчонкой с Чижовки. Оторви да брось девчонка… Похлеще парня.

Задели…

Перебросились словами.

Началось…

Колька грубо толкнул Зинченко.

— Куда прешь, черт рогатый! — доносится его голос.

— Галя, наших бьют! — сказал я и, работая локтями, пошел через «круг» к старшему сержанту.

— Идем выйдем, поговорим! — шумел Косматых.

Эх, не успел предупредить Зинченко!

— Пошли выйдем!

Нельзя выходить, нельзя!

— Девчонки, тревога! — шепчу я, продолжая пробиваться к старшему сержанту, а он уже пошел к выходу, взял контрамарку. Контрамарки давали тем, кто хочет выйти в туалет или покурить.

Почти у выхода сталкиваюсь с Вовкой Дубининым. На него можно рассчитывать. Бывает, люди симпатизируют друг другу. Мы не клялись с Дубининым в дружбе, но я чувствовал, что если попаду в переплет, его можно позвать на помощь, и он придет.

— Вовка, — останавливаю его. — Выручать нужно товарища… Тебя знают, скажи слово за него.

— На кого тянут? — деловито осведомился Дубинин, привстав на цыпочки, чтобы лучше разглядеть.

— Во-он, старший сержант пошел.

— Не! — неожиданно отказывается Дубинин. — Не наш. Зачем он сюда пришел? У них есть «пятачок». Туда нас не пускают, нечо ему сюда ходить.

— Он мой товарищ.

— Не, — повторяет Дубинин. — За тебя пойду. Старший сержант — вояка. Не из нашей команды.

Я не обижаюсь… Вовка прав: смешно подростку заступаться за взрослого. Зинченко вне нашей юриспруденции, если так можно выразиться. Вояки — особая статья, у них свои законы, они не пацаны и даже не огольцы, мы друг друга не касаемся.

Я выбегаю из клуба.

Зинченко стоит с Косматых у входа в сад. Шумят листвой старые груши. В городе еще не отменена светомаскировка, поэтому темно, хоть глаз выколи. Косматых знал, куда вывел старшего сержанта, если что — убегут через сад, нырнут в развалины, а там ищи ветра в поле. Я вижу, как по одному выскальзывают из клуба еще два брата. Шушера отирается поблизости. Огольцы — самые опасные. Не имея силы и мужества постоять за себя один на один, они ходят, как шакалы, стаей. Они нападают с разных сторон, могут и ножом ткнуть, не узнаешь, кто ткнул. Они хотят самоутвердиться… Завоевать авторитет у более взрослых, поэтому будут выслуживаться, Косматых и пальцем не пошевелит — навалится кодла.

Так и есть… Стягиваются к Зинченко. Обходят сзади.

Для того чтобы броситься в драку, им необходимо разъяриться, почувствовать безнаказанность, и тогда…

— Колька! — кричу я.