Том скоро сделался любимцем капитана Маклина, которому понравилась его живость и быстрое исполнение всех приказаний; он даже спускал ему многое, что не прошло бы даром другим. Долго крейсировали мы, но все бесплодно, хотя Том, я и другие матросы то и дело взбирались на верх главной мачты, осматривая горизонт. Близ Канарских островов мы бороздили море, двигаясь на север, юг, восток и запад, словом, в том направлении, как это нравилось капитану.

Наконец однажды мы заметили чужой парус и спустили два катера; мы с Томом оказались в числе преследователей каперского судна. Во время преследования оно отстреливалось, и одно из его ядер пробило катер, в котором был я, и снесло две доски его дна. Осколок снаряда ранил меня и двоих матросов. Катер, полный боевых припасов, опрокинулся, и один бедный раненый малый остался под ним и не поднялся на поверхность. Остальные выплыли, схватились за опрокинувшийся катер и были спасены. Осколок ядра вонзил громадную щепку в мою левую руку. Тем не менее я держался долго, но наконец потерял сознание и пошел ко дну. Том, бывший в катере, который шел нам на помощь, увидел, что я тону, бросился за мной, нырнул, вынес меня на поверхность и спас; спасли и остальных. Когда я пришел в себя, офицер, не спрашивая у меня позволения, схватил щепку и вырвал ее из моей руки.

На нашем фрегате меня уложили в трюме; врач сначала покачал головой, но сказал, что руку еще можно спасти. Капер ускользнул. Я скоро отправился, и мне дали место писца.

Так мы пришли в Галифакс. Адмирал был на Бермудских островах, а фрегат, который мы должны были сменить, отправился к Гондурасу. Мы прошли из Галифакса к Бермудским островам. К тому времени моя рука вполне зажила, но меня все еще держали переписчиком. Наконец, через три недели пришел фрегат из Гондураса, и мы, прокрейсировав четыре месяца в Бостонском заливе, отправились к Галифаксу. С тех пор как мы покинули Англию прошло около года, и все это время мы не получали писем. Поэтому читатель может себе представить, с каким нетерпением смотрел я на почтовые мешки, когда их впервые переправили с берега.

— Фейтфул, — сказал мне казначей, — вам два письма.

Я поблагодарил его и побежал к своей конторке, чтобы прочитать их. Первое было от адвоката, и вот что в нем стояло.

«Сэр, спешим известить вас о смерти вашего друга мистера Александра Тернбулла. По завещанию вы делаетесь его единственным наследником, получаете сумму в 30 000 фунтов; остальное временно назначается его жене. За исключением 5000, оставленных миссис Тернбулл, суммы, завещанные другим, достигают только цифры 800 фунтов. После смерти миссис Тернбулл все переходит к вам. Поздравляю вас. Вместе с мистером Драммондом мы подали просьбу в адмиралтейство, прося освободить вас от службы во флоте. Просьба была уважена, и с этой же почтой отправлен приказ отпустить вас. Если вы пожелаете остаться клиентом нашей фирмы, мы будем очень счастливы. Искренне и глубоко уважающий вас Джон Флетчер».

Второе письмо было от мистера Драммонда. Можете себе представить, как я был счастлив. Остальные изумлялись. Старший лейтенант провел меня к капитану, и я скоро получил позволение покинуть флот. Едва от меня отошел лейтенант, как я увидел Тома, державшего в руках письмо от Мэри Степлтон, с припиской от своей матери.

— Джейкоб, — сказал он, — у меня есть удивительные известия. Мэри пишет, что мистер Тернбулл умер, оставив ее отцу 200 фунтов, и что ей говорили, будто он завещал тебе целое состояние.

Я передал ему письмо Флетчера и рассказал остальное.

— Я счастлив за тебя, Джейкоб, так счастлив, — сказал Том, узнав о моей отставке. — Но что станется со мной? — прибавил он и провел обратной стороной руки по глазам, стирая слезы.

— Ты скоро тоже освободишься. Том, — заметил я, — если только мне удастся устроить дело при помощи денег и хлопот.