Как-то вечером мы поймали небольшое звено от плота – хорошие сосновые доски. Звено было в двенадцать футов шириной и в пятнадцать – шестнадцать футов длиной, а над водой выдавался дюймов на шесть, на семь прочный ровный настил. Иной раз мы видели днём, как мимо проплывали брёвна, только не ловили их: при дневном свете мы носу не показывали из пещеры.

В другой раз, перед самым рассветом, мы причалили к верхнему концу острова – и вдруг видим: с западной стороны плывёт к нам целый дом. Дом был двухэтажный и здорово накренился. Мы подъехали и взобрались на него – влезли в окно верхнего этажа. Но было ещё совсем темно, ничего не видно; тогда мы вылезли, привязали челнок и сели дожидаться, когда рассветёт.

Не успели мы добраться до нижнего конца острова, как начало светать. Мы заглянули в окно. Мы разглядели кровать, стол, два старых стула, и ещё на полу валялось много разных вещей, а на стене висела одежда. В дальнем углу лежало что-то вроде человека. Джим окликнул:

– Эй, ты!

Но тот не пошевельнулся. Тогда и я тоже окликнул его. А потом Джим сказал:

– Он не спит – он мёртвый. Ты не ходи, я сам пойду погляжу.

Он влез в окно, подошёл к лежащему человеку, нагнулся, поглядел и говорит:

– Это мертвец. Да ещё к тому же и голый. Его застрелили сзади. Должно быть, дня два или три, как он умер. Поди сюда, Гек, только не смотри ему в лицо – уж очень страшно.

Я совсем не стал на него смотреть. Джим прикрыл его каким-то старым тряпьём, только это было ни к чему: я и глядеть-то на него не хотел. На полу валялись старые, замасленные карты, пустые бутылки из под виски и ещё две маски из чёрною сукна, а все стены были сплошь исписаны самыми скверными словами и разрисованы углём. На стене висели два заношенных ситцевых платья, соломенная шляпка, какие-то юбки и рубашки и мужская одежда. Мы много кое-чего снесли в челнок – могло пригодиться. На полу валялась старая соломенная шляпа, какие носят мальчишки; я её тоже захватил. А ещё там лежала бутылка из-под молока, заткнутая тряпкой, чтоб ребёнку сосать. Мы бы взяли бутылку, да только она была разбита. Были ещё обшарпанный старый сундук и чемодан со сломанными застёжками, и тот и другой стояли раскрытые, но ничего стоящего в них не осталось. По тому, как были разбросаны вещи, видно было, что хозяева убежали второпях и не могли унести с собой все пожитки.

Нам достались: старый жестяной фонарь, большой нож без ручки, новенький карманный ножик фирмы Барлоу (такой ножик ни в одной лавке не купишь дешевле, чем за полдоллара), много сальных свечей, жестяной подсвечник, фляжка, жестяная кружка, рваное ватное одеяло, дамская сумочка с иголками, булавками, нитками, куском воска, пуговицами и прочей чепухой, топорик и гвозди, удочка потолще моего мизинца, с большущими крючками, свёрнутая в трубку оленья шкура, собачий ошейник, подкова, пузырьки из-под лекарств, без ярлыков; а когда мы собрались уже уходить, я нашёл довольно приличную скребницу, а Джим – старый смычок от скрипки и деревянную ногу. Ремни вот только оторвались, а так совсем хорошая нога, разве только что мне она была длинна, а Джиму коротка. А другую ногу мы так и не нашли, сколько не искали.

Так что, вообще говоря, улов был неплохой. Когда мы собрались отчаливать от дома, совсем уже рассвело. Мы были на четверть мили ниже острова; я велел Джиму лечь на дно челнока и прикрыл его ватным одеялом, – а то, если б он сидел, издали было бы видно, что это негр. Я стал править к иллинойсскому берегу с таким расчётом, чтобы нас отнесло на полмили вниз по течению, потом держался под самым берегом, в полосе стоячей воды. Мы вернулись на остров без всяких приключений, никого не повстречав.

Мы хорошенько осмотрели одежду, которая нам досталась, и нашли восемь долларов серебром, зашитые в подкладку старого пальто из попоны.