— Сань, я работаю, — спокойно отреагировал я на выплеск его эмоций, — В настоящий момент я не могу всё бросить и побежать. У меня что-то бренчит.

"Волгу" отчего-то здесь считают хорошей машиной. Этакий жупел, а заодно и предел мечтаний советских граждан. Как по мне, так абсолютно убогая техника. Этакий вариант колхозной сноповязалки и допотопного движка, из которого соорудили средство передвижения. Мои Жигули и то на порядок современнее, а тут уровень ниже плинтуса. Я чуть на затылок не упал, когда услышал от водилы директора, что он каждый пять тысяч километров машину шприцует. Не, представляете себе, под эту мечту социализма надо лезть с тавотницей в руках, и вдувать в неё смазку. Вручную. В несколько разных точек.

— В каком смысле бренчит? — завис Санёк, увидев, чем я занимаюсь.

— В самом прямом. Слушай, — я вывел громкость магнитолы на максимум и в очередной раз начал прижимать обшивку руками, разыскивая "сверчков". Что-то где-то откровенно позванивало.

— Вроде, это тут, — неуверенно ткнул пальцем Саня в область рулевой колонки.

Поверив ему, как никак, а на свежее ухо он слышит лучше, чем я, уже даже не в десятый раз пробующий понять, что не так, я снял нижнюю пластиковую накладку. Мда-а. Можно всего ожидать, но то, что на заводе не закручивают болты, а только их наживляют… Короче, все болты под накладкой были завёрнуты на пару оборотов, и на них болтались шайбы, издавая тот самый звук, который я искал.

— Дружище, иди-ка сюда, — поманил я пальцем водителя, хмуро наблюдающего за моей работой, — Ты у нас "наездник" или шофёр?

Против показанных болтов мужику возразить было нечего. Сунув ему ключи, чтобы сам устранял провороненные косяки, я вышел с Санчесом на улицу.

Ничего интересного, ни в отделе кадров, ни в бухгалтерии дворца культуры не произошло.

На работу меня оформили, как бы скучая. Про себя удивился отделу кадров, где сидело два человека, а потом и бухгалтерии, где находилось, как минимум, шестеро дебелых женщин, нехотя перебирающих бумажки.

— В Москву летите? — спросила меня главбух, а по существу, местный главарь от счётов и бухгалтерских проводок.

— Видимо, да, — подтвердил я, всё ещё стараясь понять, что мне пытался в своей краткой и сумбурной речи сказать директор ДК.

Не, слетать в Москву за счет госпредприятия, наверное приятно. Для их времени. А я столицу не очень люблю. У меня и тут дел невпроворот.

Кого-то на Мосфильме, к подразделению которого относится и ЦСДФ, если что, под такой аббревиатурой скрывается студия документальных фильмов, заинтересовала моя музыка.

Ни разу они меня не удивили. Из интернета я уже знаю, что где-то перед кучей блоков корячится композитор Артемьев, что-то пытается родить Тухманов, но давайте честно.

Композиторами их назвали сейчас, и как по мне, то они дети своего времени. Моих сверстников в моём прошлом мире такой музыкой не заинтересовать.

Нет, я не хочу сказать, что большинство советских композиторов убожества. Зачем? Творчество скоморохов, или джаз Утёсова тоже не шедевры. Музыка — это зеркало того периода, в который она написана и стиль совкового примитивизма меня не напрягает. Что-то композиторы тут сочиняли, как умели, чтобы не выглядеть выше той же Пахмутовой, а иначе оно чревато могло стать. В бунтарях не числились, на хлеб с маслом и икрой хватало. Да, система не давала себя выразить, а на противостояние нужно было мужество. Короче, существовать приспособленцем было проще и безопаснее, а главное, сытнее. Так Союз Композиторов в основном и жил. Писал идеологически правильную музыку на проверенные цензурой слова. О чём говорить, если песню "День Победы", дошедшую до моего времени, хотели запретить, как чересчур легкомысленную, и Лев Лещенко первый раз исполнил её самовольно на собственный страх и риск.