Здание суда находилось прямо напротив пристани и утопало в зелени. На первом этаже находился просторный холл, через открытые окна которого проникал свежий воздух, принося запахи цветущих бананов, хлебных деревьев и фикусов. Поистине, в этом логове правосудия не было ничего отталкивающего. Колониальный судья заседал в своем кабинете.

Тук!.. Тук!..

— Войдите!

Дверь отворилась, и вновь прибывшие увидели молодого человека, лет тридцати, одетого по последней моде с разноцветным галстуком на шее и огромной сигарой в руках. Необыкновенная белизна манжет и воротника подчеркивала слишком темную кожу мулата, сидевшего за столом и изучавшего какие-то бумаги.

— Господин прокурор, я привел человека.

— Хорошо. Подождите дальнейших приказаний за дверью.

Прокурор не ведал ни о каких правилах приличия, поэтому, даже не предложив капитану присесть, грубо начал допрос:

— Ваше имя, фамилия, возраст и занятие?

Постепенно теряя хладнокровие, Марион, глядя чернокожему в глаза, произнес:

— У вас нет оснований ни для моего ареста, ни для допроса. Я имею право отказаться отвечать до прибытия консула. Но из уважения к великой стране, на чью землю я ступил, скажу. Я Пьер-Андре Марион, мне тридцать пять лет, капитан дальнего плавания, американский подданный…

Прокурор качал головой, глядя в какой-то документ, и бормотал:

— Все правильно…

Однако при словах «американский подданный» он присвистнул и резко прервал говорящего:

— Вы лжете!

Бретонец побледнел и сжал кулаки.

— Вы лжете, — продолжал мулат, выдыхая облако дыма на посетителей, — вы действительно Пьер-Андре Марион тридцати пяти лет, но француз, уроженец Сен-Мало. Вы были приговорены к смертной казни трибуналом Рошфора и переведены в Гвиану, где, будучи заключенным, имели номер двести двенадцать. Девять месяцев назад вы совершили побег при обстоятельствах, которые я могу вам подробно рассказать, вместе со здесь присутствующим Франсуа Бушу, известным под кличкой Татуэ.

Тут силач не выдержал и с дерзостью бывшего каторжника проорал хриплым голосом:

— Ты врешь, вонючий негр!

Колониальный судья, привыкший, чтобы все трепетали перед ним, опешил от такой выходки. Сначала он посерел, потом пожелтел, как будто вся желчь его печени разлилась по коже. Нервно перекусив сигару, он прошипел сквозь зубы:

— Это мы еще посмотрим! Что касается вас, господин Марион Пьер-Андре, то, покинув голландский берег, вы вместе с детьми жили около шести месяцев в Тринидаде… Не так ли?

Марион, отлично владея собой, выдержал паузу и, с интересом посмотрев на судью, спросил:

— Кто, черт побери, мог вас информировать?

— Вы не ответили на мой вопрос. Но и так все ясно. Я продолжаю. Из Тринидада вы переехали в Сан-Франциско, купили корабль, без сомнения, для того, чтобы снова заняться прибыльным делом морского пирата.

Прокурор, казалось, смаковал каждую фразу, все более распаляясь.

— Да, мы отлично осведомлены. Мы знаем, что шхуна везет оружие, артиллерию, контрабанду… Могу даже назвать поименно всех негодяев, которые вам подчиняются.

— Вы хотите сказать, матросов, — съязвил капитан.

— Вы еще насмехаетесь надо мной! — брызгая слюной, вскричал служащий. — Ничего, скоро я буду смеяться!

Он нажал на кнопку — раздалось дребезжание звонка. Дверь открылась, и, как «Двое молодцов из сумы», появились два жандарма.

— Арестуйте этих и отправьте в карцер!

Марион, не теряя хладнокровия, тихо по-английски сказал Татуэ:

— Мне — черномазый, тебе — охранник.