Спичка видел, что дело плохо, но не знал причины, так как не имел представления о значении руля. Наш руль действовал снизу; можно было не трогать колеса.

Когда же движение судна значительно усилилось, индеец подошел ко мне с ножом и, приставив его к моей груди, сделал знак, чтобы я пристал к берегу. Я подумал, что настал мой последний час; указав ему на пустые мачты, я постарался объяснить, что судно поневоле лишено возможности правильного хода. Кажется, он меня понял, так как указал мне тотчас же на лежавшие паруса, прикрепленные к реям, заставляя меня водворить их куда следует. Потом, схватив один из них, попавшийся ему на глаза, он велел распустить его.

Само собою разумеется, я исполнил эти приказания со скрытой радостью. Направив все снасти, я вложил в руки дюжины индейцев по шкоту, которые мы все вместе принялись натягивать.

В одну минуту мы подняли парус; затем я их повел к носу, где мы проделали ту же операцию с кливером и стакселем.

Этих парусов было достаточно, чтобы ускорить наш ход на целый узел; скоро мы отъехали от земли на милю. Ветер помогал нам.

Спичка не спускал с меня своего взора. Он не мог придраться ко мне, так как я исполнил его приказание, но результат получился противный его расчетам. Догнать нас теперь было трудно. Однако Водолаз был малый нетрусливый и знающий толк в судах, а потому я поспешил предупредить Мрамора, чтобы он постарался не промахнуться, когда заметит его из окна.

Показались лодки, которые уже обогнули остров, минут через двадцать они могли догнать нас. Надо было принять меры. Я поднял главный стаксель и, как ни в чем не бывало, спустился на палубу. Спичка выказывал нетерпение, что мы не пристаем. Со мной уже давно покончили бы, если бы туземцы умели сами управлять кораблем. Но я был необходим для них, что я сознавал не хуже их, а потому еще больше набрался храбрости.

Я посмотрел на лодки в подзорную трубу. Индейцы были от нас на расстоянии полмили; они бросили свои гребки и сплотились в кучу, как будто совещались о чем-то. Я подумал, что поднятые на судне паруса смущали их. Предполагая, что мы вновь завладели «Кризисом», они боялись приблизиться к нам. Под предлогом натянуть еще паруса и заставить этим судно повернуть, я поставил туземцев к брам-горденю гротмарса, заставив их натягивать веревки изо всех сил. Глаза их были обращены к носу, а я делал вид, что занят на корме. Чтобы развеселить Спичку, я дал ему в зубы сигару и сам тоже закурил.

Наши пушки были заряжены; оставалось только отнять сзади дощечку, чтоб они готовы были к выстрелу.

Повернув руль так, чтобы заряд попал прямо в лодки, я приставил сигару к затравочному пороху, а сам бросился к рулю. Раздался выстрел, за которым последовали страшные крики индейцев. Они были готовы броситься в море. Спичка схватил меня.

Насилу я отбоярился от него, указав ему знаками, что ветер стал подгонять нас к берегу. Он, кажется, вообразил, что это — следствие выстрела из пушки. Что же касается лодок, то просвистевшая над их ушами картечь заставила их удалиться; они теперь более не сомневались, что судно в наших руках. Удача превзошла все мои ожидания. Я возмечтал спасти жизнь не только себе и экипажу, но и судно. Теперь, если земля исчезнет совсем из виду, наша победа одержана. К счастью, ветер благоприятствовал; мы уже делали четыре узла в час. Еще бы пройти миль двадцать, и дело в шляпе. Но пора было сообщить Мрамору о ходе вещей. Для предосторожности я подозвал Спичку к лестнице, чтобы он мог слышать, о чем мы говорим, хотя я прекрасно знал, что, за отсутствием Водолаза, ни одна душа из них не понимает по-английски. При звуке моего голоса Мрамор тотчас же подошел к двери.

— Что такое, Мильс? Откуда этот выстрел и почему?

— Все обстоит превосходно, господин Мрамор. Выстрелил я с целью прогнать лодки, результат получился блестящий.

— Прекрасно. А я уже пришел в отчаяние, думая, что мы идем обратно, к пристани.