Пока мы рассуждали на эту тему с Талькоттом, вдруг раздался крик: «Парус!» Сквозь утренний туман перед нами вырисовалось большое судно, на расстоянии одной мили. Это были испанцы, весьма встревоженные встречею с нами, ибо в то время шла война испанцев с англичанами. Увидев американский флаг, они пожелали поговорить с нами. Я предложил сделать визит их командиру. Он принял меня по всем правилам приличия и, после нескольких фраз, не имеющих значения, передал мне американские газеты, в которых говорилось о мирном договоре, только что заключенном между Соединенными Штатами и Францией. Пробегая их, я порадовался, что успел во-время отобрать «Кризис», в противном случае с двенадцати часов сегодняшнего дня мой поступок считался бы противозаконным.
Я узнал от испанского капитана, что многие из его экипажа погибли от оспы, что он рассчитывал пополнить его, остановившись в Вальпараисо.
Я ухватился за эту мысль и предложил ему взять на судно наших французов, а так как Франция и Испания были заодно против общего неприятеля, капитан с удовольствием согласился; в ту же минуту условие было заключено.
Возвратясь к себе, я собрал пленников и объяснил им намерения капитана, указав, что для них представлялся удобный случай возвратиться на родину, чему они несказанно обрадовались, предпочитая плену все, что угодно.
Я поручил командование «Полли» второму лейтенанту, сделавшемуся старшим, вследствие моего собственного повышения. Таким образом Талькотт получил место старшего лейтенанта на «Кризисе», что мне было очень приятно, так как он вполне заслуживал этого.
При закате солнца, я, наконец, увидел Эмилию в первый раз после того, как мы расстались с ней на Земле Мрамора.
— В сущности, — сказала Эмилия, — мы точно могила Магомета, висящая, по преданию, между небом и землей, как мы между Индией и Америкой; неизвестно, где мы сойдем на землю. Воздух Тихого океана сделался для нас родным; до сих пор мы только и дышим им.
— Ты права, дитя мое, — проговорил отец, — но, Веллингфорд, скажите, что сделалось с капитаном Мрамором, где он теперь?
Я рассказал ему, при каких условиях Мрамор покинул нас, затем спросил, не слышал ли он чего-нибудь о шкуне и китоловном судне?
— Нет, ничего, — ответил майор, — я никогда не предполагал встретиться так скоро с «Прекрасной Эмилией», думая, что вы идете в Кантон; сам ле-Конт так говорил мне.
В тот же вечер я предоставил в распоряжение Мертонов две каюты и, не желая отставать от внимания ле-Конта, приказал подавать им кушанье отдельно, хотя большею частью они приглашали меня к себе завтракать и обедать. Майор, знающий толк в хирургии, принялся лечить мою рану в плече, а Эмилия ухаживала за мной, так что в две недели рана окончательно зажила.
Дальнейшее наше путешествие по Тихому океану при пассатных (постоянных) ветрах шло благополучно. Мы делали регулярно от ста двадцати узлов в сутки. Так как вахта была возложена на лейтенантов, я мог на свободе предаваться разговорам с майором и его дочерью, слушать ее игру на рояле или же читать вместе с Мертонами что-либо из их собственной библиотеки.
В таком милом обществе время летело незаметно. Я не могу сказать, что влюбился в Эмилию, хотя ее образ преследовал меня иногда даже во сне.
Я часто ловил себя на сравнениях, которые невольно делались мною между ею и Люси.
По красоте я отдавал предпочтение Эмилии, но когда я вспоминал Клаубонни, и особенно мое последнее пребывание там, Люси казалась мне дороже.
Через две недели нашего плавания, когда мы заговорили о ловле жемчужных устриц, я вспомнил о своем сокровище.
У нас в экипаже находился золотых дел мастер, который взялся просверлить мои жемчужины и нанизать их на нитку, поместив самую крупную в середину, а остальные — по величине. |