— Так в чем же ты их упрекаешь?

— Ни в чем, только для женщины это жалкие защитники.

— Уж не трусы ли они? — спросила, улыбаясь, графиня, в которой читатель, без сомнения, узнал госпожу де Вальреаль.

Каким образом графиня де Вальреаль успела выбраться из Страсбурга, так тесно обложенного немецкой армией, это мы скоро объясним.

— Трусы анабаптисты! — с живостью вскричала молодая девушка. — Нет, графиня, напротив, они очень храбры.

— Действительно, те, которых я знала, славились своею храбростью.

— О! Погодите, графиня; мужество здешних анабаптистов совсем не похоже на немецких; это, если я могу выразиться таким образом, мужество, независящее от пылкости крови, не имеющее ничего воинственного, напротив, чисто нравственное.

— Знаешь ли, что я совсем тебя не понимаю, — сказала графиня, улыбаясь.

— Однако это очень просто; хотите, я объяснюсь?

— Ничего лучше не желаю; но мне любопытно знать, кто научил тебя такой учености?

— Карл Брюнер, графиня. Он, кажется, находился в сношениях в Страсбурге с вогезскими анабаптистами.

— Очень хорошо; теперь, когда я знаю твоего учителя, сообщи мне сведения, которые он передал тебе.

— Вам, без сомнения, известно, графиня, что немецкие анабаптисты — последователи Карлштадта, Мюнстера и Иоанна Лейда, желавших вооруженной борьбы и всех жизненных наслаждений.

— Я знаю это; а здешние разве не такие?

— О, нет! Здешние анабаптисты называются голландскими; они последователи Мено Симониса, оттого их часто называют менонитами. Это люди простые, добрые, сами с гордостью называющие себя беззащитными христианами, потому что закон их запрещает им носить оружие и противопоставлять силу силе; им предписано переносить без сопротивления и даже без ропота величайшие несправедливости и отвечать кротостью и полным самоотвержением на дурное обращение, на несправедливое наказание — словом, на неприятности всякого рода, какими их врагам вздумается их терзать.

— Ты знаешь это наверно?

— Наверно. Меня в этом уверил Карл Брюнер.

— А, может быть, он ошибается, тем более, что господин Иоган уверил меня, что оба его сына служат в эту минуту в армии.

— Это не доказывает ничего.

— Как, не доказывает ничего, когда они солдаты?

— Конечно, графиня; не все солдаты дерутся; те, например, которые служат в лазаретах или при обозах.

— Кажется, точно, я припоминаю, наш хозяин сказал мне, что его сыновья служат при обозах.

— Вы видите, что я права, и Иоган Шинер будет для вас жалким защитником.

— Может быть; но успокойся, милая моя, я приняла предосторожности; в Прейе я найду защитников, если они понадобятся мне.

— Это может быть; вам это известно лучше меня; но если на дороге вас остановят разбойники…

— Я не думаю, чтобы на таких высоких горах находились разбойники; я подвергаюсь опасности встретить только разве заблудившегося мародера.

— Мародеры часто бывают хуже разбойников.

— Это правда, но ты забываешь, что для этих у меня есть пара револьверов, прелестных игрушечек не длиннее пальца, укладывающихся в кармане жилета и пули которых пробивают на пятнадцати шагах дубовую доску в двадцать сантиметров толщины; ты знаешь мои револьверы. Будь же спокойна, я возьму их с собой и обещаю тебе, что если представится случай, я, не колеблясь, прибегну к ним.

— Вы осмелитесь убить человека, графиня?

— Милая моя, — ответила графиня, улыбаясь, — пословицы — мудрость народов, а французские простолюдины говорят, что лучше убить черта, чем быть убитым им; если нападут на меня, я стану защищаться; тем хуже для того, кто отважится остановить меня.