Однако он не смущался и, поклонившись слегка всем вокруг, первый заговорил, не ожидая, чтоб к нему обратились с речью, — смелая тактика, которая чуть было ему не удалась, как это бывает нередко.

— Господа, — твердо сказал он тоном оскорбленного достоинства, — я рад, что вы, наконец, вспомнили про меня и позвали к себе. Решительно не могу понять, чему я обязан притеснениями и оскорблениями, которым подвергаюсь со времени вашего прибытия в эту деревню. Я имею право жаловаться на то, что со мною поступают, таким образом, без всякого повода.

— Как без всякого повода? — возразил бывший студент, изумленный таким сильным нападением и в особенности обвинением, которое вынуждало его оправдываться, тогда как, напротив, он имел намерение допрашивать. — Что вы хотите сказать? Что за смешные укоры, когда на вас падают такие важные обвинения?

— Тут речь не об укорах, сударь, но о дурном обхождении со мною без видимой причины, кроме варварской прихоти ваших солдат. Что же касается важных обвинений, которые, по вашим словам, падают на меня, то я не имею понятия, о чем вы говорите; я отвечу, когда вы объяснитесь на этот счет.

— Извините, любезный Петрус, — вмешался Мишель Гартман, — позвольте мне иметь дело с этим человеком. Это дока и хитрая бестия, по моему мнению, с ним надо поступать по-военному.

— Пожалуйста, капитан, я очень рад! — вскричал молодой человек. — Действительно, я думаю, вы справитесь с ним лучше меня.

Мишель Гартман рассматривал две-три минуты стоявшего перед ним трактирщика, улыбнулся и спросил у вольных стрелков, которые приставлены были караулить его:

— Заряжены ваши револьверы?

— Заряжены, командир, — отвечали они.

— Хорошо, вы отведете этого субъекта во двор трактира и прострелите ему голову; двух выстрелов из револьвера будет достаточно, надо беречь боевые припасы. Ступайте.

Вольные стрелки повиновались немедленно.

— Да ведь это убийство! — вскричал трактирщик, отчаянно вырываясь из их рук. — Вы хотите убить меня как собаку, даже не выслушав!

— Допрос — лишняя трата времени, а нам оно дорого. Ваше преступление, впрочем, доказано: вы прусский шпион.

— Прусский шпион — я? — вскричал трактирщик, вдруг помертвев.

— Да, вы. — И он прибавил, обращаясь к двум вольным стрелкам: — Уведите его.

Вольные стрелки схватили трактирщика за ворот и поволокли, несмотря на его сопротивление.

— Это ужасное убийство, — вскричал несчастный, который боролся с отчаянием, — нельзя же меня убить, таким образом, дайте мне, по крайней мере, возможность защищаться, дайте мне сказать слово, одно слово, для моего спасения!

— Хорошо, согласен, — сказал Мишель, пожав плечами, — но говорите коротко.

Трактирщика опять подвели к столу. Он дышал тяжело, как человек, который чуть было не пошел ко дну, но успел-таки всплыть на поверхность воды.

— Видно, вы очень дорожите жизнью! — презрительно пожав плечами, заметил Мишель.

— Конечно, дорожу, — наивно ответил трактирщик.

— Как вас зовут? Берегитесь, если солжете.

— Юлиус Шварц, — ответил допрошаемый откровенно.

Он понял, что говорит с человеком, которого не проведешь уловками, и что единственное для него средство спастись, это не пытаться вступать с ним в борьбу хитростей, но, напротив, выказать полную откровенность.

— Я должен предупредить вас, — продолжал Мишель, — что если соглашаюсь выслушать вас, то просто по чувству справедливости и беспристрастия, которое, несмотря на уверенность в вашей виновности, побуждает меня не застрелить вас как собаку, по вашему же выражению, но от смерти, к которой я вас приговорил, вы не спасетесь, я никогда не отменяю своих решений.