– Разумеется, сэр, – ответила расторопная хозяйка, – я сделаю это не хуже его: из него ведь слова не вытянешь; но надо отдать ему справедливость – он любящий муж, на всей улице такого не сыщешь. Так вот, в Гилдхолле, что возле собора святого Павла, всегда сидит олдермен; вы уж мне поверьте, он все дела в городе разбирает; а вообще, тут только терпение может помочь. Готова прозакладывать сорок фунтов, что наш молодой человек скоро вернется цел и невредим.

Олифант, объятый тревогой, не смея поверить тому, в чем его так упорно старалась убедить добрая хозяйка, накинул на плечи плащ и собирался уже прицепить к поясу шпагу, как вдруг сначала голос Ричи Мониплайза на лестнице, а затем появление этого верного посланца в комнате положили конец всяким сомнениям. Миссис Нелли, поздравив Мониплайза с возвращением и сделав несколько лестных замечаний по поводу своей собственной проницательности, предсказавшей это событие, наконец соблаговолила оставить комнату. Сказать по правде, не только врожденное чувство приличия, боровшееся в ней с любопытством, заставило ее уйти; она понимала также, что Ричи не станет ничего рассказывать в ее присутствии, и вышла, надеясь с помощью собственной хитрости выведать тайну у одного из молодых людей, когда она останется с кем‑нибудь из них наедине.

– Во имя неба, что случилось? – воскликнул Найджел Олифант. – Где ты пропадал? Ты бледен как смерть. У тебя рука в крови и плащ разорван. Уж не человека ли ты убил? Ты напился, Ричард, и подрался с кем‑нибудь?

– Драться‑то я дрался, – сказал Ричи, – самую малость; а чтобы напиться – так это дело нелегкое в этом городе: без денег выпить не дадут; а насчет того, чтобы человека убить, – я‑то никого не убил, а мне вот, дьяволы, голову проломили. А голова‑то ведь у меня не железная, да и плащ не из кольчуги; ну, дубинкой, значит, меня по башке треснули, а ножом плащ полоснули. Какие‑то негодяи поносили мою родину, но я сбил с них спесь. Тут вся ватага на меня навалилась, ну и стукнули меня по темени так, что в глазах потемнело. Уж не помню, как принесли меня в маленькую лавку у Темпл‑Порта, где продают всякие вертушки да волчки, что отмеряют время, как у нас в лавках отмеряют аршинами шотландку; тут мне кровь пустили – хочешь не хочешь, терпи, – и все так обходительны были, в особенности один старик, наш земляк, я о нем еще после расскажу.

– В котором часу все это произошло? – спросил Найджел.

– Два чугунных человечка у церкви возле Темпла только что шесть часов пробили.

– А почему ты не вернулся домой сразу, как только почувствовал себя лучше? – спросил Найджел.

– Сказать по правде, милорд, на каждое «почему» есть свое «потому», а у меня оно было больно важное, – ответил слуга. – Чтоб вернуться домой, надо знать, где твой дом. А я совсем забыл название нашей улицы, и чем больше я спрашивал, тем больше народ смеялся надо мной и тем дальше от дома меня посылали; тут я бросил поиски и решил ждать, пока господь бог не пошлет мне в помощь рассвет; иду это я иду, дошел до церкви какой‑то, дай, думаю, хоть на кладбище переночую, да и махнул через ограду.

– На кладбище? – удивился Найджел. – Впрочем, мне незачем спрашивать, что довело тебя до такой крайности.

– Не то чтобы у меня денег не было, милорд, – ответил Ричи с таинственной важностью, – у меня ведь были кое‑какие деньжата; а дело‑то вот в чем: очень‑то, думаю, мне надо платить шесть пенсов какому‑нибудь спесивому трактирщику, в такую ясную, сухую весеннюю ночь я и под открытым небом прекрасно высплюсь. Когда мне случалось поздно возвращаться домой и Западные ворота были уже заперты, а сторож ни за что не хотел отпирать их, я частенько располагался на ночлег в телятнике пономаря церкви святого Катберта.