Здравый смысл подсказывал Элизабет, что это лишь совпадение, но она была еще слишком юна, чтобы рассуждать трезво. Отнюдь не по своей вине Александр вошел в ее жизнь, как неустранимая помеха, и она невольно была настроена против него. Сама мысль о браке с этим человеком приводила ее в ужас. Когда это случится? Господи, только бы не сейчас!

«Но разве мне хватит духу посмотреть в эти дьявольские глаза и объявить, что я не возьму их обладателя в мужья? — спрашивала себя Элизабет. — Мэри объяснила, что меня ждет на супружеском ложе, я и сама уже поняла, что женщине „это“ не в радость. Доктор Мюррей перед отъездом дал мне понять: женщина, которой нравится „это“, — распутница. Плотские наслаждения Бог дарует только мужьям. А женщины — источник зла и искушения, только они виноваты в том, что мужья порой поддаются порочным страстям. Ведь это Ева обольстила Адама, Ева вступила в сговор со змеем, в которого обратился дьявол. Поэтому единственная радость женщины — ее дети. Мэри говорила, что мудрая женщина не винит мужа за то, что происходит на брачном ложе, и все равно считает его другом. Но я просто не могу представить своим другом Александра! Он страшнее доктора Мюррея».

Мисс Мактавиш объяснила Элизабет, что кринолины уже вышли из моды, но юбки по-прежнему носят пышные, необъятные, надевая под них многослойные нижние юбки. Нижние юбки Элизабет выглядели просто, даже убого — их сшили из простого небеленого холста и ничем не отделали. Только над вечерним платьем колдовала сама мисс Мактавиш, но даже оно показалось Элизабет простоватым, пока она одевалась с помощью горничной.

К счастью, коридор был освещен тускло; Александр окинул невесту быстрым взглядом и одобрительно кивнул. Он был во фраке, которые раньше Элизабет видела только на картинках в модных журналах. Черный фрак и крахмальная рубашка подчеркнули его сходство с Мефистофелем, но Элизабет взяла его под руку и послушно двинулась к ждущему лифту.

Только в вестибюле она осознала всю ограниченность шотландских городишек в целом и мисс Мактавиш в частности: при виде дам, прохаживающихся под руку с джентльменами, гордость Элизабет — ее темно-синее платье из тафты показалось ей жалкой тряпкой. Руки и плечи местных светских львиц были оголены и украшены шелковыми рукавами-фонариками или пеной кружев; талии затянуты в рюмочку, юбки сильно присборены сзади, пышные турнюры с оборками переходили в волочащиеся по полу шлейфы, перчатки натянуты выше локтей, волосы собраны высоко на макушке, на полуобнаженной груди — сверкающие драгоценности.

На вошедшую в ресторан пару обратились все взгляды. Мужчины сдержанно кивали Александру, дамы кокетливо улыбались. Потом по залу поползли шепотки. Надутый официант провел пару к столику, где сидели двое — пожилой мужчина в костюме, который, как уже знала Элизабет, принято именовать смокингом, и дама лет сорока, в безупречном туалете, чуть не сплошь увешанная драгоценностями. Мужчина встал и поклонился, его спутница осталась сидеть с приклеенной к непроницаемому лицу улыбкой.

— Элизабет, это Чарлз Дьюи и его жена Констанс, — объяснил Александр, пока Элизабет садилась на придвинутый официантом стул.

— Дорогая, вы очаровательны, — заявил мистер Дьюи.

— Очаровательны, — эхом повторила миссис Дьюи.