На пять из двадцати фунтов Элизабет на фабрике прикупила шерстяной шотландки — с небольшой, но приятной скидкой, благодаря положению, которое занимал на фабрике Аластэр. Дорожные платья из шотландки и четыре домашних, из грубой бурой льняной ткани, Элизабет предстояло сшить самой, как и панталоны из небеленого холста, ночные рубашки, нижние кофточки и юбки. Подсчитав расходы, Элизабет обнаружила, что к портнихе ей придется идти всего с шестнадцатью фунтами в кармане.

— Два утренних платья, два дневных, два вечерних и свадебное, — объявила мисс Мактавиш, очарованная этим заказом. Прибыль он сулил небольшую, но ведь не каждый день мисс Мактавиш случалось обшивать совсем юную и прехорошенькую девчонку — сущую статуэтку! — да еще без докучливого вмешательства матери или тетки.

— Элизабет, как вам повезло, что я здесь! — щебетала модистка, шурша портновским сантиметром. — В Керколди или Дамфермлайне за половину гардероба с вас запросили бы вдвое больше. А у меня найдется дивная материя — как раз для вас. Красавицы брюнетки никогда не выходят из моды, никакой цвет не сделает их блеклыми. Знаете, я слышала, что ваша сестра Джин — вот уж была красавица! — блистает в Эдинбурге.

Уставившись на себя в зеркало мисс Мактавиш, Элизабет услышала только последнюю фразу. Джеймс не терпел в доме зеркал и даже выиграл по этому поводу битву с Мэри, призвав на подмогу доктора Мюррея, после чего Мэри пришлось держать зеркало у себя в спальне. Элизабет догадалась, что слово «красавица» частенько срывается с языка мисс Мактавиш и льется бальзамом на душу легковерных клиенток. В своем отражении Элизабет не усмотрела ничего красивого, разве что убедилась, что она и вправду брюнетка. Почти черные волосы, очень темные брови и ресницы, темные глаза, самое заурядное лицо.

— Ах, что за кожа! — ворковала мисс Мактавиш. — Белая-белая, ни родинки, ни пятнышка! Только Бога ради, никому не позволяйте мазать вас румянами — они все испортят. А шея! Лебединая!

Сняв с Элизабет мерки, мисс Мактавиш провела ее в комнату, где на полках хранились плотно свернутые рулоны тканей — тончайшего муслина, батиста, шелка, тафты, гипюра, бархата и атласа. И целые катушки лент всех цветов радуги. И перья, и шелковые цветы.

Просияв, Элизабет кинулась прямиком к огненно-красному шелку.

— Вот это, мисс Мактавиш! — воскликнула она. — Это!

Бывшая белошвейка, а ныне модистка покраснела, как выбранная материя.

— Нет-нет, дорогая! — сдавленно выговорила она.

— Но ткань такая красивая!

— Она алая, — возразила мисс Мактавиш, отодвигая от края полки злополучный рулон. — Вам она совсем не пойдет, милая Элизабет. Я держу эту ткань для особых клиенток, чья… нравственность оставляет желать лучшего. Разумеется, они посещают меня в особые часы, чтобы избежать неловкости. Помните, в Священном Писании — «жена, облеченная в багряницу»?

— О-о-о!

Элизабет пришлось довольствоваться тафтой оттенка ржавчины. Безупречный выбор.

— Пожалуй, — сказала она мисс Мактавиш за чашкой чаю, когда ткани были выбраны, — отцу ни одно платье не понравится. Они не про мою честь.

— Дело вашей чести отныне, — убежденно заявила мисс Мактавиш, — измениться до неузнаваемости, Элизабет. Вы просто не имеете права явиться к жениху, который прислал вам тысячу фунтов на наряды, в шотландке с местной фабрики да в бурых тряпках. Вас ждут рауты, балы, катание в ландо, визиты к знакомым — женам других состоятельных господ.