Иза хотела сообщить все мужу сама, но не была готова сделать это сейчас.

— Я… — начала она и спрятала лицо в подушки. Что-то удерживало ее. Беспокоило, мучило…

— Послушайте, Иза. Я знаю, это будет трудно, но подумайте о том, что у вас осталось. Бенджамен. Ваша семья. Любимая работа. Так много хорошего впереди.

Но слова врача не доходили до ее сознания.

— Смогу… смогу ли я продолжать?

— Работать или жить, быть матерью? — спросил он.

— И то, и другое.

Невропатолог улыбнулся и дотронулся до ее руки.

— Вы прекрасно справляетесь. Всего три дня как вышли из комы и уже читаете, смотрите телевизор, интересуетесь жизнью, восстанавливаете силы. Вам не о чем беспокоиться.

— Доктор, — Иза потянула его к себе, прося нагнуться поближе, так, чтобы она могла прошептать ему на ухо: — Черт бы все это побрал!

Он посмотрел на нее долгим оценивающим взглядом.

— О'кей, Иза. Я думаю, вы достаточно сильны, чтобы выслушать правду. Истина заключается в том, что никто ни в чем не может быть уверен. Ваш мозг сильно пострадал, иногда последствия сказываются очень долго. Какие-то воспоминания могут вообще не вернуться. Вы будете эмоционально возбудимой, раздражительной. Возможно — маловероятно, но возможно, — что у вас могут начаться эпилептические припадки, но это лечится. Какие-то участки мозга могли погибнуть, но человеческий мозг — самая потрясающая самонастраивающаяся система на свете и сумеет компенсировать все функции. Вы в прекрасной физической форме, выздоравливаете удивительно быстро. Я ничего не могу гарантировать, но, если бы вы были лошадью, я поставил бы на вас в «Гранд Нэшнл».

— Если бы я была лошадью, вы бы меня давно пристрелили.

— С вами все будет хорошо, — настаивал Уэзерап, смеясь ее шутке. — Отправляйтесь на Эверест. Рожайте еще десятерых детей. Только не делайте все это одновременно!

— У матерей иногда нет выбора, — ответила Иза, но депрессия отступила.

— Скажите мне, Иза… У меня к вам вопрос личного характера, если не возражаете? — сказал он с некоторым колебанием в голосе. — Я задавался им с того самого момента, как вас привезли. У вас заметный шрам… — Он внезапно смутился.

— Как раз здесь, на груди. — Изидора провела пальцами над левым соском.

— Мы должны были вас тщательно обследовать, вы же понимаете, — поспешил объяснить Уэзерап, считавший свою пациентку необыкновенно красивой женщиной. — Странное повреждение. Мы не могли понять, что это такое.

— Огнестрельная рана. Возможно, от девятимиллиметрового узи. Плохо зашитая. Мою машину обстреляли колумбийские наркодельцы, я вела там расследование. Глава картеля обещал мне право на эксклюзивное интервью, предполагая, что я буду спать с ним за это. Когда я отказалась, он почему-то не захотел, чтобы я добралась живой до аэропорта, ведь кассета с записью осталась у меня. Разбили машину, продырявили меня. Хорошо бы, чтобы и другие свои операции они проваливали подобным образом.

Иза рассказывала так же просто и буднично, как повествуют о рядовых житейских проблемах.

— Боже мой, — пробормотал Уэзерап в изумлении. — Мы в нашей больнице не очень-то опытны по части таких ран. Пулеметных…

— От пистолета-пулемета, — поправила она.

— И к этому вы хотите вернуться? Дорогая моя девочка, вы, должно быть, просто помешанная. Но очень смелая.

— Да вовсе нет. Нужно было переспать с ним, но кое-что во мне не принадлежит АКН.