Но гроза ярилась пуще прежнего.

    И тогда я решилась.

    – Астор! – взмолилась я. – Помоги же нам, любимый! Мне и твоему сыну…

    – Я здесь! – откликнулся кто-то. – Я с тобой!

    Возможно, пребывая почти в бреду, я посчитала за эти слова особенно громкий всплеск волн или протяжное завывание ветра. Возможно, это дождевые капли, убаюкивающе шелестящие по поверхности моря, обманули мой слух, напомнив звуки поцелуев. Возможно, я приняла желаемое за действительное…

    – Где ты? – Мой всхлип захлестнула высокая волна. – Ты ли это?

    – Я здесь, милая! – ответил неясный голос. – Я помогу! Спой новую песню, прошу тебя…

    – Петь? – растерялась я. – Здесь, сейчас? Но…

    – Пой, принцесса! – умоляюще шепнул Маллер. – Старые мореходы рассказывали мне сказки о древних богах четырех стихий, живущих в языках пламени, струях дождя, порывах бури и морском прибое. А вдруг именно они услышали твой призыв и пришли к нам на помощь?

    – Но о чем я должна петь? – продолжала отнекиваться я, испытывая какой-то мистический ужас.

    – Пой! – повторно приказал пират. – Пой о том, чего жаждет твое сердце.

    Я невольно вздрогнула. Воспоминания, возвращаться к которым я запретила себе еще несколько месяцев назад, внезапно возродились в моей душе, причиняя настолько жгучую боль, что она огненной спиралью обвила нервы, пробуждая муки совести и горечь утраты. Умереть от горя нельзя, хоть иногда нам и хочется этого с немыслимой силой. Иногда нам хочется умереть от безысходности и одиночества, и тогда мы верим в то, что подобная смерть возможна. На самом деле сердце неспособно разорваться от терзаний души, хотя иногда грудь болит так, словно оно все же разорвалось. Наше горе значительно ослабевает со временем, но никогда не проходит полностью и не исчезает бесследно. Оно остается с нами навсегда – как скорбная ноша, как клеймо на коже, как напоминание о совершенных ошибках. Горе бодрствует даже ночью, срывая лживую маску лицемерия и самообмана с твоего перекошенного от страдания лица, а потом неизбежно приходит следующий день, когда ты улыбаешься как ни в чем не бывало и чувствуешь себя предательницей. Как я могу быть счастлива? Как осмеливаюсь я радоваться этому миру – ведь в нем уже нет моего возлюбленного? Должна ли я смириться с тем, что потеряла его навечно? Наверно, должна… И тогда ты плачешь опять, во сто крат сильнее, ибо понимаешь: перестать горевать и просто смириться – намного хуже. Потому что перестать горевать – это потерять его еще раз! Потерять и уже не найти никогда…

    Море, ветер и гроза притихли, ожидая песни моего сердца. И тогда я запела, разрывая свои растрескавшиеся, изъеденные солью губы:

    Ты падал ярко, как комета…

    Судьба досталась нам не та.

    Я не нашла в себе ответа -

    К чему вся эта суета?

    Когда встает над морем солнце?

    Зачем пути не рвется нить?

    Ведь сердца темное оконце

    Ничто не в силах осветить.

    А дождь уже не пахнет мятой,

    Ручей зубов не холодит,

    И жизнь разлучницей проклятой

    С презреньем на меня глядит.

    Немеют от мозолей ноги…

    Сквозь пыль заброшенных дорог

    Взирают скорбно с неба – боги,

    Чей приговор к виновным строг:

    «Безумцы, вы не оценили

    Любви, что вам была дана!

    Вы счастье где-то обронили -

    Вот в чем наивности вина!

    Все искупления жестоки…

    И станут вас гнести грехи,

    Пока любви заветной сроки

    Не вложит кто-нибудь в стихи.