Как выяснилось, ни королева, ни граф Ферлас на обеде тем вечером не присутствовали. Это, разумеется, не принесло никакого облегчения Александру, который (редкий случай) ел мало и благодарил небо, что его соседка за столом дама Лунеда витает мыслями где-то далеко, бледна более обычного и не склонна вести беседу. Хозяйка замка встала от стола рано, и Александру удалось вновь сбежать в уединение западной башни, чтобы ожидать там вызова своей госпожи.

Призыва не последовало. Вместо него появился, как всегда, Питер с еще одним полным извинений посланием и настойкой, которую, как продолжала настаивать королева, Александру следует пить перед сном. «Против возвращения лихорадки, которая, как мне известно, может возобновиться в течение двух или трех лун, если не продолжить лечение».

Александр, снедаемый иной лихорадкой, которая, если б он только знал, была вызвана той самой королевиной настойкой, указал на стол и произнес, прилагая немалые усилия к тому, чтобы говорить с обычной своей дружелюбной вежливостью:

– Поставь кувшин вон там, хорошо? Благодарю тебя. Настойку я выпью позже. Скажи мне, паж, королева лично дала тебе это послание?

– Да, мой господин.

– Ей нездоровится? Сегодня утром она послала сказать мне, что от прогулки сегодня со мной ее удерживает неотложное дело, но, уж конечно, оно уже должно быть улажено? Я не видел ее весь день, и, как тебе известно, за обедом ее тоже не было? Как она себя чувствует?

Питер, который уже видел все это раньше и который проникся к Александру приязнью, поспешил ответить:

– Она вполне здорова, господин, тебе нечего волноваться! С самого утра одно дело возникало за другим, и сегодня она заседает со своим советом. Все идет к тому, что они засидятся допоздна, так что она просила меня умолять тебя проявить терпение.

– Понимаю. Разумеется. Так плохи новости, привезенные графом?

Смерть брата Ферласа тут ни при чем, думал он, она не проявила при этом известии никакого горя, даже говорить об этом не стала.

– Не знаю, господин. Я хочу сказать, я не знаю, какое значение это имело для королевы, хотя нетрудно было увидеть, что она сильно расстроена. Но для моей хозяйки, я хочу сказать, для госпожи Лунеды, это истинная трагедия. Она хорошо знала графа и его брата еще с давних времен. Одна из ее служанок сказала мне, что госпожа долго плакала.

– Понимаю, – протянул Александр, вспомнив молчание Лунеды и ее покрасневшие глаза. Жаль, что он не узнал всего раньше, тогда он попытался бы сказать ей несколько слов утешения. – Хорошо, благодарю тебя, Питер. Передай своей госпоже мои соболезнования в гибели ее друга. Я хотел бы сам поговорить с ней утром, если она меня примет. А теперь не мог бы ты оставить меня? Я сам лягу. Доброй ночи.

***

Впоследствии он так и не понял, что за сочетание уязвленной гордости, ревности и неуемного любопытства подвигло его на то, что он проделал той ночью.

После ухода Питера он еще подождал, сидя в оконной арке и глядя на то, как в ночном небе помаргивают летние звезды, и слушая звуки замка до тех пор, пока они не начали стихать и наконец замок не замер в мирном сне. Потом, не дав себе труда вооружиться, но все еще в платье, надетом для обеда, он потихоньку вышел из своего покоя.

Факелы-светильники, вставленные в железные кольца по стенам, давали достаточно света, чтобы разобрать дорогу. Он помедлил у двери, выходившей на замковый двор, где еще слышалось какое-то движение. Часовые – люди Верховного короля и стражники самого замка – были выставлены на ночь, а иные звуки, на сей раз со стороны конюшен, наводили на мысль о том, что какой-то конюх сидит с занемогшей лошадью или, быть может, с кобылой, которая вот-вот должна разродиться. Но вот она – дверь, ведущая в центральную часть замка, если пройти тем путем, можно и не пересекать открытый двор.