Я беседовал бы как с друзьями с дворовыми собаками и танаграми; я бы общался с такими же путниками, встречающимися мне на иссушенных солнцем дорогах, и при этом был бы опьянен Божьей любовью, творил бы добрые дела с упорством радуги, соединяющей своей величественной аркой два отдаленных поля. Я был бы счастлив видеть мир глазами, способными только удивляться, и иметь язык, скорый на благодарность.
Когда Снежинка двинулась вверх по реке, я остро ощутил ее пронзительное одиночество изгнанницы. Зато мой дед… Ах, я знал, какие чувства испытывает дед, наблюдая за плывущей Снежинкой. Она нырнула, оставив водную воронку, потом снова показалась, прежде чем скрыться за зеленым мысом суши, в том месте, где река поворачивала вправо.
Брат ждал нас на причале. Заходящее солнце светило нам прямо в глаза, и мы могла разглядеть только силуэт Люка. Дед заглушил мотор. Люк ногой прижал лодку к причалу и поймал брошенный мной канат.
— Видели Снежинку? — спросил он.
— Она резвилась, как щенок, — ответил дед.
— Толита пригласила нас всех на обед, — обратился Люк к нам с Саванной.
— Мы ей устриц привезли.
— Отец прислал фунтов пять креветок. Сейчас Толита их жарит.
— А мы подходим, смотрим: ты на причале, великан великаном, — сказала Саванна. — Вот уж не думала, что ты до сих пор растешь.
— Расту, сестренка. И не хочу, чтобы разные карлики мешали мне расти дальше.
Я кидал Люку устриц, а он ловил их и складывал в таз. Потом мы привязали лодку и по траве зашагали к дому.
Мы устроились на заднем крыльце, чтобы поесть устриц. Я открыл створки крупной раковины и стал неспешно, с наслаждением высасывать содержимое. Для меня нет ничего вкуснее свежей устрицы с ее неповторимым букетом ароматов и ощущений. Это запах океана, едва-едва обретшего плоть. Люк пришел не один, а с нашей матерью. Из кухни доносились голоса обеих женщин, занятых серьезным делом — приготовлением пищи для своих семей. На востоке серебристой капелькой взошла Венера. Невидимые цикады начали свои безумные прения в парламенте насекомых. В доме включили телевизор.
— Я сегодня встретил тренера Сэмса, — сообщил Люк, изящно вскрывая устрицу. — У нас действительно будет учиться цветной парень.
— И кто же? — поинтересовалась Саванна.
— Бенджи Вашингтон. Сын работника похоронного бюро.
— Я его как-то видела.
— Он ниггер, — заметил я.
— Не произноси этого слова, Том, — вспыхнула Саванна. — Мне оно не нравится. Очень даже не нравится.
— Могу говорить, что хочу, — огрызнулся я. — И твоего разрешения спрашивать не обязан. Этот Бенджи наделает бед и испортит выпускной год.
— Отвратительное, гадкое слово, — не унималась Саванна. — И ты становишься жестоким, когда его используешь.
— Успокойся, сестренка, — тихо вмешался Люк. — С Томом все в порядке. Просто ему нравится выглядеть грубее, чем он есть.
— Но он ведь ниггер. Разве плохо, что я называю вещи своими именами?
Теперь мой голос действительно звучал грубо.
— Хорошие люди этого слова не употребляют, сукин ты сын, — распалялась сестра.
— Давай, продолжай, — рассердился я. — А «сукин сын» у хороших людей считается вежливостью?
— Как всегда. Ужин — время битвы, — отрешенно резюмировал Люк. — Ради бога, прекратите оба.
— Чтобы я больше не слышала от тебя этого слова, Том, — потребовала Саванна. |