— Изящно, ничего не скажешь, — скупо усмехнулся Мазур. — И как же, по-вашему, поступит наш милый доктор?

— Сто против одного, презрительно фыркнет, пожмет плечами и останется в городе, — уверенно сказал Леон. — А зря… Но он, я уверен, так и поступит. Так оно и бывает со здешними гуманитариями, получившими образование в Европе: и европейцами не стали, и африканцами, собственно, перестали быть. Так, нечто непонятное, болтающееся ни там, ни сям. Большинство из них становятся жуткими материалистами, презирают старинные традиции как пережиток и суеверие. А зря, — повторил он с серьезным лицом. — Совершенно не принимают в расчет, что масса людей попроще всему этому до сих пор верит всерьез и сплошь и рядом при необходимости поступает как раз в соответствии с традициями, вопреки всякому материализму и атеизму… Одним словом, на месте Мукузели я бы быстренько унес ноги — но он этого не сделает, и наверняка не окажется рядом умного человека, давшего бы дельный совет… Рано или поздно… — он многозначительно умолк.

Шумство продолжалось — ведьмы явно намеревались не останавливаться на достигнутом и оттянуться на всю катушку. Вопили, выли и скандировали то же убийственное словечко с прежним запалом. Особенного скопления зевак не наблюдалось — так, человек с полсотни, державшихся в отдалении боязливыми кучками. Ну, этого вполне хватит, чтобы ошеломительная новость прокатилась по столице лесным пожаром, еще до захода солнца облетевши весь город. Изящно, что тут скажешь…

Ведьмы усердно махали коровьими хвостами, словно старательный плотник молотком. Занавески на окнах пристанища главного оппозиционера оставались задернутыми.

Натали подошла к ним с застывшей на лице хищной улыбкой и затуманенными глазами, вид у нее был такой, словно она крайне медленно возвращалась в конец двадцатого столетия из каких-то гораздо более старинных времен, неведомых мест, для современного человека, тем более белого, как пришло в голову Мазуру, весьма неуютных.

Возле них возник Лаврик, негромко сказал:

— Мадемуазель Натали, пора уезжать. Сейчас здесь будет полиция и репортеры. Ну, от полиции никакого беспокойства, они вмешиваться не станут, а вот в объективы вам здесь попадать совершенно ни к чему. Доктор оборвал телефон, подавай ему полицию и репортеров. Идиот…

Он сделал знак, и машины кортежа подлетели вплотную. К некоторому удивлению Мазура, Натали нисколечко не протестовала, едва Лаврик распахнул перед ней заднюю дверцу черного «Мерседеса», одного из Папиных броневиков, порхнула на сиденье. Видимо, была совершенно согласна, что ее миссия закончена.

Громадная черная машина ловко развернулась на узенькой улочке. Мазур прыгнул на сиденье подкатившего джипа, и кортеж в обычном своем порядке понесся прочь. Глянув назад, Мазур увидел, что расходившиеся ведьмы и не заметили исчезновения Натали — всецело поглощенные своим занятием, они выли и визжали, ожесточенно размахивая коровьими хвостами. Абзац котенку, подумал Мазур без всякого сочувствия. Нарвался доктор, получил по мозгам с самой неожиданной стороны — и, пожалуй, Леон прав, Мукузели и с места не сдвинется, разве что пожалуется полиции и репортерам на хулиганскую выходку (каковую некоторые из слушателей, ручаться можно, воспримут совершенно иначе, но, скорее всего, промолчат)…

…Этого верзилу, капрала-коси из военной полиции, к Мазуру приставили ординарцем (хорош африканский полковник без ординарца) в первую очередь оттого, что он более-менее владел английским.