Мне учтиво подали зеркало, в котором отражалось мое перепуганное лицо. Я отвела зеркало в сторону и Зеркало с треском упало на пол и разлетелось на осколки. У меня на голове были белые, пушистые, кроличьи уши! Моя рука украдкой скользнула в сторону копчика, чувствуя, как он трясется. У меня никогда раньше копчик не принимал все так близко к себе, кроме неудачных падений! Мои пальцы прикоснулись к чему-то пушистому, на секунду застывшему, а потом задергавшемуся.

— Он говорил, — сглотнула я, глядя на принцев всех мастей. — Что проклятие снимет клятва вечной и искренней любви! Тот, чья клятва снимет проклятие, тот и станет моим мужем

— Клянусь в вечной и искренней любви! — наперебой заорали кандидаты. Один из них, тот бородач, даже упал на колени. — Клянусь любить тебя вечно!

— Понятно, — прошептала я, глядя на «вечную и искреннюю любовь», слушая заверения в ней со всех сторон. Я медленно встала с трона, опираясь на его спинку, а потом побрела в свою комнату, оставив женихов орать, как мартовские коты.

— Ну вот за что? — всхлипывала я, водя пальцами по своей голове. — Что я сделала этому Адильеру?

«политический ход!», — послышался мне знакомый голос, а я привстала с кровати. Где-то какая-то сволочь пела про какого-то рыцаря, где-то ругались две женщины, споря о том, как правильно укладывать подушку в королевской опочивальне. Я настороженно прилегла и снова услышала голоса.

«традиция, которая сильнее, чем закон, гласит, что как только особа женского полу королевской крови…»

«Какал, какал день и ночь напролет!» — услышала я хриплый голос, а потом потрясла головой. «Скакал без отдыху и сна Покуда полная луна, как грудь прекрасной Лиры светила в вышине вершине мира!».

«Я при дворе уже пятнадцать лет! Не учи ученую!» — слышалось визгливое.

Я отчетливо слышала, как что-то уронили со словами: «Авось не заметят!».

«Ты что творишь! Пенку нужно снимать в последнюю очередь! Борзый! На! На кость!» — басил кто-то.

Среди десятка шорохов, шумов и голосов, я пыталась услышать один единственный.

«в замок? Хм! Недурно! Хороший политический ход! Народу он понравится!» — снова услышала я.

«Он взял ее в стогу, она кричала не могу! Но пламя страсти стог сожгло» — пел кто-то, заглушая своим фальшивым пением все вокруг.

«Народ за нее уцепился, но тут и змеи сыты, и кролики целы! — рассмеялся кто-то. — Решено! Здесь она уже не выкрутится!».

Глава четвертая

Развращаться — плохая примета!

Я ворочалась, слыша постоянно какой-то шум. Мышиный ипподром, пьяные песни какого-то местного представителя «кострады», ибо сжечь его на костре стало чем-то сродни навязчивой идеи, последние сплетни о том, что помощница кухарки залезла в штаны камердинеру, и все никак оттуда не вылезет и так далее Простонав и поворочавшись, я попыталась накрыть уши подушкой, чтобы хоть как-то обеспечить себе звукоизоляцию. Не выдержав, я встала, осмотрелась по сторонам и подошла к зеркалу, задирая юбку. Нам, где у нормальных людей все отпало, у меня красовался маленький пушистый и белый хвостик. Ой! Он дернулся! Мамочки! Он шевелится! Ха! А ну-ка!

— Чижик-пыжик, где ты был? — нескладно и грустно пропела я, ритмично шевеля хвостом. — Всю зарплату я пропил!

Я прижала уши к голове, глядя на свое несчастное лицо. Кролик! Я — кролик! Тяжело вздохнув, я побрела в кровать, засовывая голову под подушку. Душераздирающе зевнув, я закрыла глаза под местный шлягер про похотливую жену мельника.