«Странная это страна — Египет», — продолжал он свои размышления. Он никогда не понимал ее. Египет был царем мира и его золотой казной, он был полон жизни, люди смеялись здесь чаще, чем в других местах, которые он знал. Египетские женщины были сладки и желанны, египетское пиво было кровью жизни. Но даже здесь носится тень смерти — пирамиды и сфинкс на Гизе, могилы в Долине Царей на том берегу реки, отвратительная темнота пещеры изготовителей мумий, изумительные колонны и колоссы, построенные в честь звероголовых богов, когтистая власть жречества, которое высасывало все ради своей жизни, не задумываясь о вечности. Эхнатон ненадолго позволил свету сиять над Египтом, и за его труды его памятники были теперь разрушены, а его имя проклято, и за его дочерью по улицам Фив гнались солдаты.

О, отец Нил, ты течешь, широкий и прохладный в великолепии зелени, и смех поселился среди твоих лотосов, а Ра, дарующий жизнь, качается на сияющих крыльях, заглядывая в глаза Солнцу. Но меж твоих траурных лент плавают крокодилы и едят тела убитых.

Тоас снова вспомнил огромный, продуваемый сквозняками коридор в горах Кипра и далекое голубое море, и солнечный свет, лившийся по ветреным склонам и разбивавшийся о волны на миллионы кусочков. Эх, хорошо было бы вернуться домой, если им когда-нибудь это удастся.

Дыхание его нагруженных ношей людей за спиной было тяжелым. С этим тоже приходилось считаться. Он не мог плыть, как в прежние времена, когда критский флот бороздил восточное море, — это были варвары Сирии, Кипра и мусор дюжины цивилизованных портов, и они считали, что было неправильно с его стороны рисковать их жизнями — до такой степени, что они сами подбивали его поднять якорь. И Анхсенамен — он вдруг с ужасом подумал о том, что случится с Анхсенамен.

«То самое, чего я и ожидал, — подумал он, криво усмехнувшись. — Только они грабители и свиньи, а я очень милый молодой человек».

Он начал думать, сколько человек из его команды могло бы помочь ему, если это понадобится. Но сначала — выбраться из Фив.

Они быстро шагали по докам, их ноги шлепали по камням, пока не подошли к причалу, где их ждал корабль критянина.

Это был огромная черная галера, вмещающая около сорока человек команды с закаленными душами. Там под узкой кормой была маленькая каюта, а нос и все остальное напоминало лотосообразную фигуру, обшитую потускневшим серебром. У Тоаса было много дел в это утро, он собирал своих людей по тавернам и публичным домам, возвращая их к жизни и отправляя на корабль. Но некоторых еще не было. Они смотрели на него сердито — разношерстная и шумная банда, в которой были критяне и киприоты, нубийцы и финикийцы, неописуемого вида разбойники, нищие, беглые рабы — и все с заточенным железом на поясах. Они были хороши в бою, который неумолимо приближался, но иногда быть у них капитаном значило примерно то же, что и жить в клетке с леопардами.

Тоас легко прыгнул с пристани на корму и посмотрел вниз на полуоткрытый корпус корабля.

— Мы уходим! — крикнул он.

Крепкий киприот толкнул корму.

— И мы так быстро продали весь наш товар?

— Да, — солгал Тоас, хотя этот груз еще лежал в трюмах. Даже половина вознаграждения, данного Анхсенамен, была больше, чем он ожидал получить от продажи награбленного финикийского добра. — И по хорошей цене, к тому же. Вы все получите свою долю, но сейчас мы должны уходить.

— Без празднования в Фивах?

— Будучи в Корсуне, когда мы уходили без Клыка, ты запретил брать на борт женщин, а теперь ты средь бела дня привел эту девушку… — Недовольное ворчание послышалось средь толпы угрюмых бородатых людей.

Тоас холодно посмотрел на них и вытащил свой окровавленный меч.

— Были неприятности, — сказал он, очень надеясь, то множество бездельников с дока не услышат его слов.