Сильно встряхнув термометр, я вернула ртуть обратно в стеклянную колбочку внизу. Потом поставила в стакан с карболкой, поболтала там, вытерла насухо и сунула себе в нагрудный кармашек.

Делия Гарретт отшвырнула журнал и злобно откашлялась в наманикюренные пальцы.

– Хочу домой к моим дочуркам!

Я взяла ее пухлое запястье и стала измерять пульс, разглядывая ее семейный портрет в серебряной рамке на тумбочке около кровати (вообще-то личные вещи пациенток из гигиенических соображений разрешалось держать только в ящике тумбочки, но мы смотрели на этот запрет сквозь пальцы).

– А кто за ними присматривает, когда ваш муж на работе?

Она всхлипнула, но сдержалась.

– Наша пожилая соседка, но она им не нравится, и я их понимаю.

Пульс вполне нормальный, хотя в ритме небольшие сбои. Термометр мне был не нужен, потому что температура ее кожи ничем не отличалась от моей. Но что меня обеспокоило, так это ее давление. «Пульсовое давление: скачкообразное», – записала я. Трудно было сказать, какое давление соответствовало ее нервозному состоянию.

– Можно считать, вам повезло, миссис Гарретт, что у вас такая легкая форма. Я тоже переболела в легкой форме, еще в сентябре.

Я пыталась ее отвлечь, потому что мы никогда не ставили пациенток в известность, что незаметно измеряем частоту дыхания, иначе они начинали дышать учащенно. Записала в историю: «Частота дыхания: 20».

– Как вас зовут? – Делия Гарретт чуть прищурила красивые глаза. – Каким именем вас крестили?

Больничные правила не позволяли нам делиться с пациентками личными сведениями. Сестра Финниган учила нас поддерживать авторитет, держась от больных на дистанции. «Если будете фамильярничать с пациентками, они станут вас меньше уважать».

Но времена нынче были странные, и это была моя палата, следовательно, если уж мне доверили быть сегодня здесь за главную, я могла вести себя по-своему. Хотя у меня совсем не возникало ощущения, что я тут главная, а так, скорее отбывала дежурство час за часом.

Я почти неосознанно ответила:

– Вообще-то Джулия.

И удостоилась редкой улыбки Делии Гарретт.

– Мне нравится это имя. Значит, вас загнали в эту кладовку, Джулия Пауэр, заставив разрываться между умирающей и малахольной?

Тут я невольно прониклась теплыми чувствами к богатой протестантке, несмотря на всю ее вздорность. И покачала головой:

– Когда я болела, за мной дома ухаживали… Между прочим, мой брат. Но когда вы в положении, этот грипп может привести… к осложнениям.

Мне не хотелось ее пугать списком этих осложнений: выкидыш, преждевременные роды, мертвый плод и даже смерть роженицы.

– У вас сегодня голова не болит?

– Легкая пульсирующая боль, – мрачно заметила она.

– Где?

Делия Гарретт оторвала руки от груди и взмахнула ими вверх, к ушам, словно отгоняла мух.

– Не замечаете расстройства зрения?

Делия Гарретт шумно выдохнула.

– Да на что тут смотреть?

Я кивнула на ее журнал.

– Читать скучно, мне нравится рассматривать фотографии.

В душе она все-таки была еще молоденькая девушка.

– Ребенок не доставляет вам неудобств? Я имею в виду: он толкается?

Она помотала головой и, желая что-то сказать, закашлялась.